– Прядь волос. Но отличницей я стала исключительно благодаря папиному обещанию отвезти меня в Сочи.

– А Максимка палец надрезал, идиот. Но так и остался круглым троечником.

Лена шутила, но Верзин ответил с пьяным вызовом:

– А я не оценки просил.

– А что?

– Не скажу. Тайна.

– У-у-у-у! – зловеще протянула Оля.

Верзин выпил и подумал зло: «Какая же ты красивая, Самохина».

Он вспомнил, как двадцать лет назад на речном пляже она уснула в его объятиях, как они лежали, одетые, так и не занявшиеся любовью и как ему хотелось убить ее. Взять круглый камень и разбить ей висок, чтобы никому, никому не досталась. Чтобы не изменила, не постарела, чтобы они лежали, убитая и самоубийца, и все бы восхищались ими.

А теперь им по тридцать семь. Он старый, женатый, уставший. Она вдова с ребенком. Но где-то на пляже до сих пор лежат два мертвых юных тела.

По двигающимся ртам Верзин понял, что женщины говорят о чем-то. Он прогнал алкогольную пелену и вслушался.

– Как-то мы жили так, понарошку, – говорила Оля, – у Сатаны оценки просили, хотели в Америку убежать, стать звездами. Боялись учителей. А теперь вот взрослые, и попросить не у кого, и бояться некого, и сбежать некуда.

– Да что ты, Оленька, – завелся Верзин и на глазах жены обнял Самохину: – Мы еще ого-го! «А»-класс, сила, ну.

Оля засмеялась и вежливо высвободилась из объятий.

– Тебе пить хватит, – поморщилась Лена.

– За тебя, Оль! – Верзин опрокинул рюмку. – Жаль мне Серегу. Хороший был человек. Я ему завидовал.

– Да уж. – Оля крутила в пальцах бокал и была ослепительно хороша.

– Нет, я правда завидовал. Ольку нашу, Шепелеву, украл. А Олька с кем попало не будет. Олька и без Голливуда звездой всегда была.

Лена незаметно пнула его туфлей.

Он замолчал, захрустел подсунутым под нос печеньем.