– Я буду вводить понемногу, – сказала она.

Она ввела нашему пленнику примерно четверть дозы – достаточно для того, чтобы он снова застыл. Она оставила иглу в вене, готовая вбрызнуть в гоблина еще наркотик, как только он начнет проявлять признаки выхода из гипнотического транса.

Я обратился к пленнику:

– Очень давно, в эпоху, о которой люди забыли, в эпоху, когда был создан ваш род, была другая война…

– Война, – тихо сказал он, почтительно, словно о самом святом событии. – Война… Война…

– В ту войну, – продолжал я, – ваш род строил глубокие убежища вроде этого?

– Нет. Мы умирали… умирали вместе с людьми, потому что были творением человека и потому заслуживали смерти.

– Тогда зачем строить убежища сейчас?

– Потому что… нам не удалось… не удалось… нам не удалось… – Он моргнул и попытался подняться. – Не удалось…

Я кивнул Райе.

Она впрыснула чудовищу еще немного наркотика.

– Почему вам не удалось и что? – спросил я.

– …не удалось стереть с лица земли расу людей… а потом… после войны… нас осталось слишком мало, чтобы уничтожить всех людей, оставшихся в живых. Но на этот раз… о, на этот раз, когда война закончится, когда пламя погаснет, когда с небес упадет весь остывший пепел, когда кислотный дождь и едкий снег перестанет идти, когда радиация станет слабой…

– Ну? – поторопил я его.

– Тогда, – продолжал он голосом, исполненным священного благоговения, словно пророчествующий религиозный фанатик, – из наших убежищ время от времени будут выходить партии охотников… и наверху они будут выслеживать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, оставшихся в живых… и уничтожать всех людей… Наши охотники будут искать и убивать… убивать до тех пор, пока у них не кончатся запасы еды и питья или пока остаточная радиация не убьет их самих. На этот раз нам удастся. Нас выживет достаточное количество для того, чтобы выпускать команду ликвидаторов в течение ста лет, двухсот лет. А когда земля станет совершенно бесплодной и голой, когда от полюса до полюса будет полное молчание и не останется ни малейшей опасности возрождения человеческой жизни, тогда мы уничтожим последнее деяние рук человеческих – самих себя. И тогда все будет черным, очень черным, холодным и безмолвным, и Ничто в своей совершенной чистоте будет царить вовеки.

Я больше не мог делать вид, что меня вводит в недоумение безжалостная пустота, которую я воспринимал ясновидением, глядя на символ черной молнии. Я и в самом деле понимал все его ужасное значение. В этом знаке я видел жестокий конец жизни человечества, гибель мира, безнадежность, вымирание.