Влад упал на колени и начал молиться вместе с остальными, и плакать, и выдавливать из себя скорбные песни. Он протягивал покрытые мраморной пылью пальцы к Деду и думал лишь об умирающей сказке. Даже образ любимой дочери отошел на второй план. На щеках слезы мешались с тающим снегом. Дед обвел мир сияющим взглядом, стукнул посохом, и олени исчезли, словно растворились в усилившейся метели.

Мороз спустился в могилу и лег в гроб. Влад увидел, как заострились черты с детства знакомого лица. Как печать смерти легла на сказочный лоб, как почернела белая борода. Да и костюм изменился: старая, изъеденная молью шуба; дырявая, ни на что не годная шапка… Разве это Дедушка Мороз, герой легенд и сказаний? Древнее, как сам мир, существо испускало дух внутри позолоченного гроба. А вместо посоха артритные пальцы сжимали обыкновенную еловую ветку.

Стоило дыханию замереть, а глазам Деда закрыться навеки, как все костры и гирлянды погасли, и тьма воцарилась над миром. Снеговики водрузили и приладили крышку гроба, а потом взялись за руки. От вида этого скорбного хоровода внутри разрытой могилы Влада забила дрожь. Приподнявшись, он приставил ладонь козырьком, прищурился, привыкая к темноте…

В следующий миг гроб лопнул изнутри, разметав Снеговиков во все стороны. Вспыхнуло красным, в земле образовался разлом. Влад увидел в нем верхушку ели и взвизгнул от ужаса. Тело Деда вместе с обломками гроба рухнуло на ветки и стало падать, падать, падать…

Мир взорвался криками и звоном. Тени рванулись вперед; двенадцать месяцев – юноши и седовласые старцы – первыми кинулись в разлом. За ними последовала остальная сказка. Все те, кто еще не успел умереть, прыгали, словно на горку, на ветви огромной ели, под которой чернела бездна. Хвойные лапы оплетали шеи, сучья протыкали тела. Ель обрастала мертвецами. А когда сказка исчерпала себя, вниз ринулись люди. Соседи, друзья, незнакомцы… Разлом расширялся, поглощая всех.

Толпа смяла Влада так, что хрустнули кости. Людской поток понес его вперед. В последний миг Влад будто очнулся, схватил тещу за ночную рубашку и закричал:

– Майя Павловна, не надо! Уходим! Майя Павловна!

– Как шагнешь за порог… – крикнула она, обернувшись. – Всюду иней! А из окон парок синий-синий!

Расхохотавшись, Майя Павловна бросилась в разлом. Влада словно обухом по голове ударили. Толпа наседала, и сопротивляться ей не было сил. Влад упал, почувствовал, как съезжает в яму – туда, где, как ему казалось теперь, светились со всех елочных ветвей глаза игрушечного кота Матроскина… Разлом манил, но Влад мотал головой, зажмуривался, отгоняя наваждение. Он полез обратно, на голову и руки наступали бегущие люди, и Влад орал от боли. В висок ударил чей-то ботинок. Кто-то запнулся и чуть не свернул ему шею. Рот наполнился кровью, но Влад продолжал упорно лезть вперед, повторяя про себя свое главное заклинание: «Женька, Женька, Женька, Женькаженькаженькаженькаженькажень…»