– Вы, деревенские, уже достаточно для нас сделали, – говорю я и вскоре слышу шорох шагов Бетт. Она выполняет мою просьбу.

У Джона рассечена вся кожа на лице, губы и щеки распухли, став совсем бесформенными, но он по-прежнему настолько похож на себя, что я уверена: душа его была с ним до самого конца. Глаза его закрыты, а в мягкой складке губ такой покой, что трудно поверить, что он мертв, и мне все кажется, что он просто уснул.

* * *

Мать настолько убита горем, что от нее никакого проку. Приходится мне самой тащить Джона к дому, и это оказывается весьма сложно и мучительно. Он все время бьется о камни и корни деревьев, и я, хоть и понимаю, что он теперь недосягаем для боли, все же боюсь сделать ему больно. Дважды он выскальзывает из моих рук, и голова его со стуком ударяется о землю. Мама идет следом, ломая руки, и все время плачет.

Сперва я старательно обмываю тело Джона, потом укладываю за домом, где земля помягче, чтобы он смотрел на пустые окна нашего дома. Мать опускается возле него на колени, прижимается щекой к его щеке и шепчет, без конца шепчет слова материнской любви прямо в его неслышащее ухо.

Позже я его похороню. Даже если мне для этого потребуется вся ночь. Даже если мне придется рыть ему могилу голыми руками.

Своею собственной рукой

Своею собственной рукой

Энни давно перестала плакать и теперь сидела с ним рядом на берегу реки, занавесив лицо волосами и что-то шепча. Дэниел не мог разобрать, что она там шепчет. И не знал, как ему быть.

– Может, нам лунную рыбку поискать? – предложил он, надеясь, что девочка не расслышит в его голосе напряжения и растерянности.

Энни запустила в волосы растопыренную пятерню, словно пытаясь их расчесать и безжалостно их дергая и обрывая. У нее в руке уже собрался целый клубок. Она снова прошептала что-то невнятное, и Дэниел хотел было в очередной раз сказать ей, что все будет хорошо, но не смог. Он чувствовал себя так, словно все, что он знал и любил в этом мире, потеряно навсегда и ему самому больше нет в нем места, так что и утешительных слов для Энни у него не находилось. Он думал о том, что должен был удержать Сару, не допустить ее на место этого побоища. Он должен был защитить ее брата. Должен был говорить в полный голос, должен был остановить толпу. Однако же он прячется на берегу реки под видом того, что якобы спасает здесь Энни, благодарный ей за это, ибо ему все же стыдно, что она является как бы оправданием его трусости.

А Энни все продолжала что-то шептать, и этот шепот пеленой обволакивал Дэниела, проникая, казалось, прямиком в кровь. Он понимал, что она всего лишь невинный ребенок, охваченный ужасом после жуткой расправы над ее братом, и все же он не мог избавиться от ощущения, что она шепчет некие магические заклинания. Он и хотел, и боялся услышать, что именно она шепчет. Он, пожалуй, уже и не смог бы с уверенностью сказать, что для него реально: та жизнь, которую они с Сарой уже начали строить, или то, что в деревне рассказывают о ее семье. Перед глазами у него постоянно возникал образ той Сары, которая всей силой своего колдовского могущества проклинала Молли. Та Сара была совсем не похожа на прежнюю, на ту, кого он так хорошо знал.