Мама оставила его в комнате одного, а сама вернулась на улицу.

В детской на кровати лежал Бельчонок, уткнувшийся носом в подушку. Поглядывал на мальчика чёрными глазками. Хвост осторожно двигался из стороны в сторону. Подступала ночь, а это значит, щенок снова устроит традиционные поскуливания и царапанья. И когда же он уже вымахает во взрослого красивого пса? С ним бы Игнат ходил за червями, на рыбалку и даже на охоту. Папа бы наверняка разрешил идти на охоту с псом.

Он подошел к окну и, откинув украдкой угол занавески, наблюдал за улицей.

Папа и дядя Женя о чём-то долго разговаривали. Сначала спорили, потом жестикулировали, потом обнимались, потом снова спорили. В перерывах опустошали банки пива. Мама сидела поодаль на плетеном стуле, закинув ногу на ногу, и курила. Кажется, она никого не слушала и не слышала, а просто наслаждалась прохладой ночи. Яркий огонек сигареты смотрел в звездное небо.

В какой-то момент дядя Женя потянулся к радио, включил, вытянув антенну к небу. И хотя Игнат не слышал звуков, он знал, что сейчас произойдет: начиналась традиционная триединая молитва. Предназначалась она для людей, а зараженным была опасна, поэтому Игната от радио в нужное время выпроваживали. Триединая молитва очищала мысли от дурноты и скверны, делала людей сильнее в противостоянии с зараженными.

(Ты должен был это забыть, пацан! Не для тебя молитва, слышишь?)

Для Игната папа написал другие молитвы, которые тоже вроде бы должны были чем-то помогать и от чего-то защищать, но ничего такого Игнат в них не чувствовал, а видел только сложенные в слова буковки без особо смысла. Если читать их быстро, выходила бредятина. Если медленно – скукотища. Но папа настаивал, а Игнат его авторитету не сопротивлялся.

Дядя Женя, мама и папа взялись за руки и опустили головы. Губы их шевелились, повторяя слова, вероятно, доносящиеся из радио. Мама не вытащила сигарету, в сумерках прыгал яркий огонек, будто налипший на её губы. Триединая молитва длилась минут десять, после чего дядя Женя сгрёб радио и убрал под стол, а вместо неё водрузил очередную бутылку с алкоголем.

Когда ночь окончательно съела краски дня, папа принёс две лампы, горящие тёмно-красным, зловещим светом. Издалека уже ничего нельзя было рассмотреть, и Игнат лёг в кровать, потеснив Бельчонка.

Мысли его были беспокойные, как мелкие головастики в тёплой луже. Они то прыгали перед глазами, то ныряли в глубину воспоминаний и появлялись с уловом. Столько мыслей у Игната не было, кажется, никогда. Хотя он мог забыть. Сколько всего забывал, как выясняется.