– Правда? Так, значит, поплывем вместе?

Он гладит меня по руке.

– А то! Поплывем!

– До сих пор не могу… – На мгновенье меня одолевает сон, но потом я, вздрогнув, просыпаюсь и каким-то чудом ухитряюсь вспомнить, о чем собирался сказать. – До сих пор не могу поверить, что завтра проснусь и не смогу сочинить ни единой стихотворной строки! Он ведь убил мою музу, убил хладнокровно, безжалостно!

– Мне пора, – прерывает меня Эб. – Уже четыре часа утра. Мама будет волноваться.

– Мама будет волноваться… – повторяю я. Вовсе не для того, чтобы высмеять это обстоятельство – скорее, в знак почтения к материнской любви, пылающей вопреки всем ошибкам и промахам.

Эб поднимается со стула и гладит меня по голове, будто спаниеля.

– Посмотрим, может, у меня дома найдется для тебя немного денег. На еду и ночлег.

– Благослови тебя Бог, Эбенезер Бёрлинг, – отвечаю я и салютую ему, не отрывая головы от мерзкого, пропахшего грязной тряпкой стола.

Следующее, что я помню – это как мужчина вдвое больше и сильнее меня выталкивает меня на задний двор.

– Вали домой, – недобро цедит он, – или плати за комнату.

– У меня нет ни денег, ни дома, – отвечаю я, усмехаясь собственным словам, хотя это чистая правда, которая острым ножом копошится у меня под ребрами.

Мужчина возвращается в таверну, ни слова мне не ответив, а я бессильно опускаюсь на землю.

– Проснитесь! – звучит над ухом женский голос, а в следующий миг кто-то с силой трясет меня за плечо.

В нос ударяет резкий запах мочи и пива, от которого я моментально просыпаюсь.

Я поднимаю глаза и едва сдерживаю слезы, встретившись взглядом с карими глазами Джудит. Она с тревогой глядит на меня из-под оборок своего ситцевого чепчика.

– Хозяйка просто с ума сходит от беспокойства, не знает, где вас и искать! – говорит Джудит. – Вы чего это спите на улице? Вот-вот дождь начнется! Хозяйка сказала, глубокой ночью вы на что-то сильно разозлились и убежали.

– Джон Аллан застрелил мою музу.