Бугенгаген лез из кожи вон, пытаясь убедить скептически настроенного Моргана в правдивости своего рассказа. Но ес­ли Майкл всего-навсего сомневался, то уж его очарователь­ная подружка всем своим видом показывала, что не верит ни одному слову археолога. Бугенгагена вообще раздражало ее присутствие, но он нисколько не удивился, заметив рядом со своим помощником женщину; он просто разозлился.

Ее звали Джоан Харт. Броская особа с сияющими глазами и каштановыми волосами. Если бы Бугенгаген был помоло­же, такая фемина вполне могла бы сразить его наповал. Но во времена его молодости женщин, похожих на Джоан Харт, просто не существовало. Джоан была фоторепортером, о чем при первой же возможности сообщала каждому встречному. Мимолетное знакомство скреплялось в довершение всего крепким рукопожатием и профессиональной улыбкой. Неиз­гладимое впечатление на собеседника производила и манера Джоан одеваться. Ее костюм от лондонского портного, сши­тый, вероятно, по сногсшибательной цене, напоминал о вре­менах Хемингуэя. Бижутерию она предпочитала огромных размеров; кроме нее, на шее у Джоан всегда болталась пара фотоаппаратов «Никон». Она беспрестанно курила и ни на минуту не закрывала рта.

Нельзя сказать, что в Эйкру журналистку привела ее про­фессиональная неуемность. Нет, Джоан находилась в этом городе потому, что здесь был Майкл Морган. Он являлся сей­час для Джоан средоточием всей ее жизни. Хотя, если честно признаться, все, чем жила и дышала эта молодая прелестная женщина, было Майклу глубоко безразлично.

Джоан, только что прилетевшая из Лондона, уже встреча­ла где-то заголовок газеты, которую Бугенгаген сейчас так упорно совал Моргану: «Похороны американского посла и его жены». Майкл тоже не впервые видел эту газетную строку, заголовок совершенно не привлекал его внимания.

— Да,—произнес он с хорошо сыгранной, вежливой за­интересованностью в голосе, свойственной только представи­телям высшего света Англии,—весьма любопытно.

Бугенгаген, ни на йоту не задетый этим тоном, показал Майклу еще одну газету — на этот раз американскую — с заго­ловком: «Президент и его жена успокаивают осиротевшего сына посла».

Бугенгаген ткнул толстым пальцем в фотографию шести­летнего мальчика с черной повязкой на рукаве. Лицо мальчи­ка было прекрасно и лучезарно, подобно ликам херувимов с полотен эпохи Возрождения или фресок на потолках высо­ких церковных куполов.

— Вы его узнаете? — спросил Бугенгаген.

Морган снова взглянул на фотографию, на этот раз более пристально.

— Нет,—твердо заявил он.

На Бугенгагена — единственного живого свидетеля разыг­равшейся трагедии — мало-помалу обрушивалась страшная усталость.