На следующий день я пришел снова, и когда мы остались вдвоем… легкий нажим руки: «Спи, милая!» – и она откинулась назад, заснула. Для меня это было неизвестным, неописуемо сладким чувством – держать ее спящую на руках.

Бездыханно, недвижимо лежала она… Я целовал ее локоны, ее глаза, губы, руки. И затем – о, я едва ли отдавал себе отчет в том, что делаю! – я распахнул отвороты ее платья и покрыл поцелуями ее белые наливные груди. И каждый день с тех пор я усыплял ее, если только мы оставались одни, – каждый божий день.

Двадцать четвертого июня солнце так палило в небе, так ярилось. В этот день кровь кипела во мне, как никогда. И вот я вновь у Паломиты, госпожа Клара уходит, прелестная девушка засыпает в моих руках. Тогда-то все и случилось. Я раздел Паломиту донага – она приняла это безропотно. И я, осмелев, забрал ее трепетную невинность…

Она не сопротивлялась, ее глаза были закрыты. Только один слабый вскрик сорвался с ее губ, как у сраженной лани, которую моя пуля настигла давным-давно во время охоты.

С тех пор я редко наблюдал Паломиту бодрствующей. Навещая ее и только улучая момент, я гипнозом уводил ее в сон.

Через два дня я повелел ей:

– Ты слышишь меня, милая? Я хочу, чтобы сегодня ночью ты пустила меня к себе. Тебе нужно добиться, чтобы ключ от дома попал к тебе до того, как уйдешь в свою спальню. Слышишь? Этой ночью ты возьмешь ключ, привяжешь его на длинный шнур и спустишь в окно. Двери оставь незапертыми. Оставь также свет в своей спальне, чтобы я видел, что ты ждешь меня. Ты слышишь, что я тебе говорю? Ты – все – это – должна – сделать!

Паломита дрожала, ее обнаженное тело трепетало в моих руках.

– Ты меня услышала? Ты сделаешь это?

Ее «да» прозвучало неохотно, принужденно. Но я не придал тому значения.

Около двенадцати я поспешил на Шлоссенштрассе. Я взглянул вверх – в окнах горел свет. Я перелез за ограду, миновал палисадник. Из окна ее спальни свешивался на шнурке ключ. Я рванул его вниз, отпер дверь дома, торопясь, поднялся на второй этаж. Дверь ее покоев ждала незапертой, и сама она сидела, полуодетая, на кровати.

Ее взгляд был странен: испуган и недоверчив сразу. Казалось, она смотрит грезы с открытыми глазами. И словно для того, чтобы удержать сновидение, она смежила веки. Я быстро приблизился к ней – одно слово, одно дуновение с уст, и моя милая погрузилась в сон. Всю ту ночь, всю незабываемую ночь, я не отрывался от нее, льнул к ней. Следующую ночь тоже… и ту, что за ней…

Так одиннадцать чудесных, поистине сказочных ночей.

Десятого августа Паломита должна была уехать. В Баден-Бадене ей предстояло встретить своих дядю и тетку, тоже возвращавшихся с отдыха. Оттуда – в Геную, а из Генуи – на родину на борту «Альстера». Ей не хотелось, чтобы я проводил ее до Баден-Бадена, где она провела бы еще два дня, потому я просил, умолял ее вернуться оттуда еще на один день, хотя бы на пару часов. Наконец я внушил ей это во время гипноза и заручился обещанием.