Мне было безразлично. Ждал единственного взгляда – желтого и страшного, от которого все решится само собой. Конвой упадет в обморок, эксперты и следователь скончаются от инсульта, а я смогу, наконец, скрыться в зарослях.

Я ведь нужен ему! До сих пор нужен!

Без меня никак!

В последнем отчаянии рассказал про него следствию – добился психиатрической экспертизы, признавшей абсолютно вменяемым.

Информация просочилась в прессу. «Кровавый Резун пытается спастись!» и все такое прочее – адвокат мне показывал. Идиоты, шакалы пера! Не тех я резал, пока была возможность!

Судебное заседание продлилось несколько суток. Эля свидетельствовала против меня, живописала потухшим голосом, как я насиловал ее с самой своей юности, угрожал ножом и клялся отрезать голову. Черный траурный платок красиво оттенял узкое, бледное лицо. На секунду мне захотелось трахнуть тетушку прямо там.

Тесть на суд не явился, но Вероника сидела в зале почти безвылазно. Глядела с ужасом, а потом и с брезгливостью, как на скользкую тварь из помойной ямы. «Дура! – хотелось мне крикнуть. – Это все я делал для вас с дочуркой, только ради вас! Где благодарность?!»

От последнего слова отказался. Правде они не поверят, а просить это стадо о снисхождении противно. Все равно ведь пощады не дождешься!

* * *

«Расстрельный» блок, одиночная камера. Других тут нет. Клетка три на четыре метра, параша, окно с решеткой, тусклая лампочка под потолком. Запахи сырости, хлорки, застарелого пота. Черная тень под откидной кроватью, красные угли глаз.

Будто у затаившегося крокодила.

Мое прошение о помиловании отклонят, не сомневаюсь. Ходят слухи про полный запрет на смертную казнь, но я уже не успею – за мной придут раньше. Может, этой ночью. Может, прямо сейчас, через пять минут, через три. Проведут коридорами и выстрелят в затылок. Пуля выбьет кусок гениального мозга с лобной костью, шлепнет о стену, бр-р!

Все как хочет Ассистент. Он слишком долго рос со мною вместе, растил меня терпеливо, как скотину элитной породы, познавал этот мир моими руками, глазами, нюхом, гениталиями. Теперь желает узнать, что внутри у меня самого.

Любопытно ему!

Им всем любопытно! Никто не помнит, сколько народу я спас, достал с того света, пощадил, наконец, как того пацана! Будьте вы прокляты, быдло поганое!

Сука, как страшно-то! Шаги в коридоре, множество ног… нет, мимо. Еще не сейчас. Поживу еще полчаса, или сутки, или неделю. Пока очередные ноги не остановятся у моей двери и не залязгают замки…

…Боли не будет, конечно. Вспышка и темнота. Атеисты верят, что этим все заканчивается, – завидую им люто, до крика.