– А на вот тебе, ксюнжечка. Молимся об ей. Молитвенник, стало быть.

Серпин принял из рук мужика маленькую книжку в кожаном переплете, раскрыл. Перед его глазами заплясал нечитаемый текст из кружочков, квадратиков, черточек и петелек.

– Глаголица… Тимоскайнен, ты прав оказался! На тыщу лет тут люди опоздали… Сложная предстоит работа! На грани, я бы сказал…

– Куды опоздали? – спросил второй мужик, все это время угрюмо молчавший.

– В цивилизацию. Где у вас тут сельсовет? Надо с главой парой словечек перекинуться.

– Нет тут никого, мил-человек. Был тутай один: одежа черна да кожана, усы рыжи, что лисий хвост. Мало пробыл, уехал аккурат под Переплутов день. Тако ж если есть что до нас сказать, со мном говори. – Чернявый с явно недовольным видом протер переплет молитвенника рукавом.

– И что, совсем никакой советской власти? – Серпин почесал лоб. – Да уж, полная у вас тут глушь. Тогда ведите на ночлег, есть свободный угол?

– У нас чужаков не люблять, – скрипнул чернявый. – Но имеемы таком заповедь: дати человеку кров, если нужда есть. Идемте, к Лютобору вас подселимы. Авось проти не буде.

Тощие огоньки свечных фонариков едва освещали дорогу, тени дрожали и прыгали, будто живые. Чернявый человек в белых одеждах представился Мореславом, он вел гостей по широкой улице. Домов здесь было несколько десятков, однако местные не спешили показываться.

– Народ не звыкшийся с чужаками, – пояснял Мореслав. – Я не памятаю, жебы последние века здесь жили чужаки.

– Века? – удивился Тимоскайнен. – Тебе-то лет сорок от силы.

– Века, века. – Мореслав хитро улыбнулся.

Хромая и опираясь больной ладонью на трость, Серпин достал из кармана портсигар, подцепил папиросу, чиркнул спичкой по штанам и подкурил.

– А я тебе говорю, Тимоскайнен: не теряй уверенность в советской власти. У меня легко еще не было. А это, кажись, самый трудный мой бой на поле науки.

Мореслав привел гостей к почерневшему от времени дому, угрюмому, как и всякое жилье в поселке. Они миновали лестницу, переступили порог. Внутри было темно, жутко воняло вяленой рыбой. Мореслав чиркнул кресалом по куску кремня, искры ударили по фитилю масляной лампы, комната оделась в рыжее. То же самое он повторил и с лампами в разных углах просторной комнаты.

Пошарив взглядом по комнате, Серпин увидел источник вони: на печи поверх куска дерюги лежал почерневший труп. Крючковатые его руки лежали на впалой груди, черные пальцы с пожелтевшими ногтями крепко сжимали букетик трав. Рот широко открыт – застыл в вечном крике.

– Это что такое, мать вашу? – Серпин сдвинул картуз на затылок.