Но от Гришиных глаз не укрылось, что Витю выкручивает и корчит там, в этом светлейшем раю. Неужели он оказался недостоин? Мышцы на лице лопались в попытке изобразить гримасу, хотя бы отдаленно передающую ужас и безумие, что объяли его там, средь ангелов и богов.

Даже когда Витина фигурка превратилась в точку на иномирном небосклоне, до Гриши продолжал доноситься болезненный, надрывный, на одной ноте вой.

Россыпи божественных глаз, будто звезды, безразлично сверкали из тоннеля.

– Фарш обратно не провернешь, – завороженно повторил Гриша, будто вновь осмысливал сказанное.

Гриша подобрал пистолет и уставился на него. И где ж Витя раздобыл этот ствол? Умудрился у кого-то купить, прилетев в Россию? Заказал в даркнете? Или это пистолет Тарасыча? Впрочем, какая разница!

Гриша проверил обойму: не полная, двух патронов не хватает. И приставил дуло к виску. Мучительно хотелось спустить курок и вырваться из мерзости, которую тут привыкли считать подлинной жизнью.

Но остановила мысль о том, что смерть только отдалит его от сияния божественных глаз, загонит в еще худшую нору мира теней, намертво втопчет в донную грязь мироздания.

И потом… а Лера с Максом – как же они?

Нет! Надо терпеть. До зубовного скрежета, до рвоты – но терпеть. Вгрызаясь в собственное бессилие. Терпеть до полного отвращения к тошнотворной реальности и к себе самому, жалкому насекомому, над которым однажды распахнулось небо, приоткрыв свои тайны. Его тайны. Его суть – высшую, сокровенную сущность перхоти, отрыжки, объедка того прекрасного, частью которого он был когда-то, в каком-то другом существовании.

И Гриша – от нестерпимого мучения в сердце – отчаянно, по-звериному завыл в сияющий над ним тоннель, подставив лицо каплям дождя, что наконец хлынул из гангренозно-черной тучи.

Дмитрий Костюкевич. Морские пейзажи

Дмитрий Костюкевич. Морские пейзажи

2 февраля

В полдень отошли из Риги.

Меня никто не провожал.

За кормой стягивается битый лед. Серая Двина.

Везем в Антарктиду две сотни зимовщиков.