Матвейка мысленно возблагодарил Боженьку и башковитого девчонкиного отца. Хитрый мужик. Полы в избах отродясь земляные, поди догадайся, что яма вырыта и настилом прикрыта. Вдруг тем и спасемся? Темнота, поначалу казавшаяся кромешной, на деле обернулась сизоватой, липнущей пеленой. Свет узкими лучиками проникал из щели в стенке шириной меньше пальца и длиною в ладонь. В сумраке угадывалась фигура замершей девочки. Младенец, наверху оравший как резаный, внизу, слава тебе Господи, замолчал.

В избе грохнуло, что-то разбилось. Матвейка сжался, услышав шаги и чужую, гортанную речь. Татары расшвыривали вещи, переворачивали кадушки, ругались между собой. Сейчас размечут солому, отыщут лаз и… Матвейку заколотило. Нет ничего хуже татарского плена, это всякому живущему рядом с Диким полем известно. Угонят в туретчину, и больше не видать родной стороны, а горя хлебнешь такого, что не приведи Бог. Татары бьют не щадя, клеймят железом, отсекают уши и рвут ноздри ради потехи, скопом насилуют баб. Слухи ходили один другого жутчей. Еремей Сытин, приезжий купец, сказывал, будто мужикам вырезают глаза. Без глаз не сбежишь, а гребцу на галере зрение ни к чему, все равно дольше года не проживешь. Так и ведь слепота не самое страшное, татарва поганая – чик – в магометанскую веру обратит, тогда не только тело погибнет, тут и душе несчастной конец.

Тяжелые шаги замерли над Матвейкой, и парень сжался в упругий комок. Сердце колотилось о ребра перепуганным воробьем, волосы поднялись дыбом. Попали как куры в ощип…

Татары перебросились парой фраз, шаги стали удаляться и вовсе затихли. Матвейка утробно сглотнул и едва не разрыдался от пережитого ужаса. Напряжение отпустило, руки и ноги задергало судорогой. Хотелось пошевелиться, но Матвейка терпел, боясь, что татары вернутся и смуглый черноволосый воин достанет его из укрывища и с диким хохотом вырежет очи. От паскудных мыслей глаза нестерпимо заболели и зачесались.

Сквозь настил доносились еле различимые крики и приглушенные вопли. Матвейка поежился, в красках представив творящееся в селе. Татарский набег как пожар в степи – быстрый, опустошительный, и горе всякому попавшемуся на пути. Надежда, слабая, робкая, затеплилась в Матвейкином сердце. Решил для себя – если останется жив, точно в монахи уйдет и за бабами подглядывать больше не будет. И Бога в свидетели призвал.

Потрескивание примешалось исподволь, мгновенно сменившись нарастающим гулом. Матвейка прислушался.

– Это чего? – тихонечко спросила девчонка из темноты.

– Не знаю, – признался Матвейка и тут же почуял запах дымка. Его затрясло. Избу подожгли!