– Брюхо сводит, – пожаловался Матвейка.

– Не замай парня, – велел сыну Прокл. – С нас не убудет.

Бородатый отрезал скрой хлеба ножом на себя, прижимая краюху к груди, отломил рыбий хвост, подумав, добавил луковку и кинул Матвейке, словно приблудному псу. А тот и рад, хоть бы и в свиное корыто плеснули бурды. Жизнь приучила нос от подачек не воротить. Курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Он потянул еду в рот и тут же осекся, увидев, как нахмурился Прокл.

– Молитву перед трапезой не читаешь? – подозрительно спросил бородач.

– Забыл! – признался Матвейка.

– «Забыл», – передразнил Прокл. – Истинно святой отец наш Стефан говорил: вера у вас бесовская, оттого миру погибель и есть. Я читать буду, а ты шепотом повторяй.

Прокл низким, грудным голосом прочитал «Отче наш». Матвейка старательно шевелил губами. Вдруг не угодишь, и жрать не дадут, экие скопидомы.

– Боже, милостив буде мне грешному.

Создавый мя, Господи, и помилуй мя.

Без числа согреших, Господи, помилуй и прости мя грешнаго. Аминь.

Прокл закончил благоговейно и нараспев, и оба они, и отец, и сын, к вящему Матвейкиному ужасу, размашисто перекрестились двумя перстами. Матвейка и раньше догадывался, что по жизни ему не везло, но оказаться в степи с двумя раскольниками было уже чересчур. Во угораздило! Связался с еретиками, от святой церкви отлученными и проклятыми во веки веков. За такое батогами могут до смерти засечь, и поди докажи, кто виноват, а кто нет. Царь Петр раскольникам послабление дал, вот они и вылезли из тайных скитов, пошли народ мутить и на восстание подбивать. Матвейку пробил колючий озноб.

– Ты вроде голодный, – прищурился Прокл.

– Уж больно молитва хорошая, о Боге задумался, – заискивающе улыбнулся Матвейка и захрустел горькой луковкой. Оставалось одно – бежать, куда ноги поволокут. Якшаться с еретиками – самый лютый из всех лютейших грехов. За такое анафема и в ад прямиком, к бесам на раскаленную сковороду.

На небе высыпали блеклые звезды, темнота окутала землю, растеклась по оврагам и ямам. Раскольники улеглись на подстеленные зипуны и захрапели. Матвейка выждал немного и, цепляясь за траву, потянулся из балки наверх. В висках застучала вскипевшая кровь, рот пересох. Сейчас змеей в заросли – и стрекача…

– Ты куда? – окликнул Прокл.

– До ветру, – у Матвейки чуть сердце не вырвалось из груди.

– Здесь пруди, неча шлёндать.

Матвейка едва не расплакался. До свободы осталась пара вершков. Он поднял голову из овражка и оглянулся вокруг. В степи колыхалась непроглядная чернь, тоскливо и обреченно выло волчье, окоем тлел пламенем далеких пожарищ. Матвейка сполз обратно и свернулся калачиком, чувствуя на губах соленый привкус пролитых слез. Было жалко себя, отца Сергия, убитых и полоненных людей. Смерть позади и смерть впереди. Глаза закрылись сами собой.