Матвейка как завороженный смотрел на труп. Над посиневшим лицом вились крупные зеленые мухи. Одна села покойнику на лоб, поползла вниз, на помутневший зрачок. Матвейку затрясло. Рот наполнился горьким.

– Эй, вставай! – Савва тряхнул его за плечо, вывел из забытья. – Неча рассиживать.

Матвейка молча поднялся, не отрывая взгляда от несчастного.

– Сымай с него портки и рубаху. Да поживей.

– К-как? – поразился Матвейка. – С покойника?

– С него, родимого. Больше никто не подаст.

– Покойнику без надобности, а тебе нужней, – объяснил Прокл. – В поповском подряснике далеко не уйдешь.

Пришлось повиноваться. Скинув с себя драный подрясник, он приблизился к мертвяку, потянул за край рубахи. Снимать одежду с одеревеневшего трупа было тяжело, но раскольники только посмеивались, глядя на его мучения.

Когда Матвейка наконец управился с переодеванием, они продолжили путь. Татарский след вел дальше на юг, в сторону Кубани и Крыма. Погибший в Луговом дед Прохор как-то говорил, что этой дорогой степняки издавна ходили в набеги на Русскую землю, жгли деревни, брали добычу. Русские цари возвели на границе со степью много крепостей, но сейчас, когда царь Петр осьмнадцатый год воевал со свеями, солдат и казаков в них было мало. Оттого, видно, и продвинулись татары так далеко, никем не остановленные.

К вечеру следы привели в деревеньку, скрытую за пригорком. В небо поднимался дымок, примешивая в привычный степной аромат резкий запах гари. Точно так же пахло в Луговом после набега. Смертью, мокрой псиной и палеными волосами. Поднявшись на пригорок, они увидели сожженные избы и тела убитых сельчан. Орда прошла сквозь деревню, оставив после себя пепел и кровавые лужи.

– Пошли, что ли? – сказал Прокл.

На окраине села они наткнулись на первый труп: женщины, не слишком старой, но и не настолько молодой, чтобы кто-то из степняков захотел взять ее себе. Чуть дальше – парень, пришпиленный копьем к побуревшей от крови земле. Еще поодаль – старик и бабка, изрубленные саблями. Матвейка почувствовал, что начал привыкать к страшному зрелищу. Поджилки почти не тряслись, сердчишко билось лишь чуть сильнее прежнего. «Душа зачерствела!» – с тоской подумал он, оглядывая тела убитых крестьян.

Одинокий колодец на окраине разоренной деревни напомнил о том, что ему дико хотелось пить. Облизнув пересохшие губы, Матвейка глянул в сторону раскольников. Савва с Проклом бродили по пепелищу словно призраки, изредка переворачивая изрубленных татарами и вглядываясь в мертвые лица. Матвейка поежился и прибавил ходу.

– Эй! Куда пошел? – раздался за спиной голос Прокла.