Деревня стояла пустой, дома казались черными обрезками картона на фоне серого беззвездного неба. В воздухе пульсировала особенная, безлюдная тишина. Сухой ветер мыкался вдоль почерневших заборов и стен, обдувая заодно с ними какие-то странные грибы, рассыпанные в этой деревне повсюду, и похожие на раздувшиеся манные хлопья. Повар завёл Аннечку в пустой сарай, толкнул на что-то мягкое, звякнул пряжкой на ремне. Аннечка улыбнулась, язык у неё во рту заворочался и полез наружу, распушаясь в ожидании поцелуя. Повар приблизился и с размаха ударил её своим твёрдым, костяным кулачищем по скуле. Повсюду рассыпались звёзды, а он уверенно перевернул её на живот, задрал платье, стянул трусы и, навалившись вонючим телом, прижал к земле так, что она едва могла дышать. Лишь хрипела и повизгивала, как свинья. Кинжальная боль обожгла ей живот. До поцелуев так и не дошло.

В детдом Аннечка вернулась сама не своя. До рассвета бродила по лесу, а у речки на неё набросился и отлупил уже подсохший Коленька. После этого она задумала покончить с жизнью, однако новая радость перебила её внутренний монолог безысходности — весь следующий день у неё замечательно, запредельно приятно ныл живот, словно заодно со своим мерзким отростком повара, подозрительно длинным и гибким, в неё попало еще что-то. Попало и прижилось. Что-то тёплое, растущее, и приносящее ей ни с чем не сравнимое удовольствие.

Это продолжалось приблизительно месяц. За это время живот раздулся, как у лягушки с которой побаловались бессовестные мальчишки. Девочки над ней посмеивались, корчили глупые рожи, и шушукались в темноте под одеялами. И не затыкались до тех пор, пока с двумя другими из них не случилось тоже самое. Впрочем, Аннечку это волновало в последнюю очередь. Тепло и животное счастье сменилось на боль, которая всего за пару дней стала невыносимой. От неё захотелось как можно быстрее избавиться, как от запора, любыми доступными способами. Так, не выдумав ничего лучшего, она вооружилась чайной ложкой и поплелась ночью в уборную выковыривать из себя эту назойливую болячку. А та, казалось, сама просилась наружу.

Это было похоже на роды — что-то тяжелое плюхнулось в выгребную яму и зашевелилось там, словно укореняясь. Аннечка присмотрелась и увидела под собой нечто белое и бесформенное. Оно зарывалось всё глубже, развратно чавкая детдомовскими экскрементами, заодно с копошащимися в них червями и личинками. Аннечку снова вырвало.

К зиме повара прибил детдомовский сторож, когда увидел, как тот дёргается, сверкая голой задницей над очередной девчонкой. Сторожа за это посадили, а вместо повара прислали старую повариху. Она заметно похудела и больше не ходила курить. Глаза у неё пожелтели, а зубы стали торчать изо рта, как у новорожденного кощея.