Огоньки за решёткой, что это может быть?

Я прищурился.

И огоньки тоже прищурились.

Две точки. Два глаза, наблюдающих из щелей жалюзи.

Самолёт клюнул носом, и я, опомнившись, схватил штурвал.

— Задремал, отец? — спросил жизнерадостно Волгин, пыхтя табачком.

— Простите, — произнёс я.

Что-то ткнулось в колено, и я подскочил на сидении. В окошко между кабинами Шлычков передавал мне скрученный листок бумаги.

Ругая себя за несвойственные и глупые фантазии, я взял записку.

И по хребту побежали мурашки:

«Вы не сошли с ума. Я видел его! И я, и капитан Леншин».

Нащупав карандаш, я написал размашисто:

«ЧТО ЭТО ТАКОЕ?»

Бросил листок штурману. Он покачал головой, усталый и постаревший.

— Чёрте что, — сказал Волгин, хлопая по коробке переговорного устройства, — У меня в рации ржёт кто-то. Клянусь, ржёт, как лошадь! Надрал бы я задницы шутникам!

— Эй, — я сгорбился над приборной панелью, — Костя, твой компас живой?

— Мёртвый, — ответил Шлычков, и кивнул на болтающийся снаружи, хлещущий по стеклу провод: — Антенна порвалась.

— Ну и поездочка, — буркнул Волгин.

Я скрипнул зубами. Без наземных ориентиров, компаса, связи, мы могли надеяться лишь на интуицию и профессионализм штурмана.

— Спокойно, ребята, — распорядился Шлычков, — Цель практически под нами. Отбомбимся, а там поглядим. Дотянем к своим как-нибудь.