— Тварь, — прохрипел парень, корчась у ее ног. Яна наотмашь влепила зычную пощечину, вонзилась в Лешину шею и придавила всем весом к дивану.

— Что ты там протявкал?!

Она судорожно дышала, и Леша чувствовал, как ее ногти впиваются ножами, разрезают кожу и сдавливают артерию до черных мушек в темнеющих глазах. Земля медленно уплывала из-под ног. С лестницы послышался стремительный топот, суетливый галдеж и визгливый испуг:

— Наталья Петровна! Кто-нибудь, сюда! На помощь!

Топот приближался и учащался. Затевалась возня, среди мушек мелькал медсестринский халат, твидовый пиджак Натальи Петровны, и бархатный костюм директрисы с неизменной брошью на пышной груди. Давление моментально ослабло, кто-то вдалеке снова заорал:

— Воду! Немедленно!

Торопливый тарарам, и звуки бряцающих склянок — к губам приставили стакан. Леша отхлебнул сполна и подавился ненасытным глотком. Нежная рука погладила его по волосам и легла на щеку.

— Все хорошо, Яну увели.

— Она — Владимир, — сказал Леша с запрокинутой головой.

— Я знаю. Знаю… — говорил Настин голос, а Леша в полубреду выговаривал заезженное имя: — Владимир. Она — Владимир.

…После обеденного сна и чашки черного кофе Леша нашел в себе силы присоединиться к полднику. Ребята сидели скованно и смотрели встревоженно. Таня принесла с раздачи сок, Настя выпросила у поварихи парочку круассанов. А когда вернулась — настойчиво поставила полное блюдце на Лешин поднос.

— Тебе надо покушать.

Таня словно ждала, пока кто-то заговорит и даст возможность свернуть на непротоптанную просеку — сегодняшний инцидент с нападением пробуждал в ней истовые ругательства.

— Как она посмела?! — воскликнула Таня на всю столовую. — Антон!

— Что, Антон? — устало спросил парень.

— Как что? Яна чья девушка?

— Своя собственная, — злорадно парировал он. — Она взбесилась, потому что я ее бросил.

— Я же говорил, что ты гей, — слабо усмехнулся Леша.

— Остроумие брызжет фонтаном…

— Там твой папа, — потушила перепалку Настя. Антон обернулся туда, куда вел Настин палец и увидел отца под аркой у входа. Опираясь на звонкую трость, Герберт Карлович похромал к притихшим ребятам.