В ближнем углу был свален всякий хлам: бидон с засохшей, растрескавшейся серебристой краской, растрепанная кисть с высохшей на ней известкой; тут и там валялись похожие на головки палиц костыли, из тех, что торчали в ограде, окружавшей замок. Рядом стояли какие-то лепные украшения, расположенные когда-то в определенном порядке; гипсовый обломок, очевидно, от вазы валялся тут же в углу. Над ним висели на стене забытые садовые ножницы.

В том же углу, возвышаясь над всем, стояла лицевой стороной к стене толстая мраморная плита. Что на ней высечено, не было видно, но фрау Блаумер догадалась, что это, вероятно, герб баронов фон Клиберов. Тоска сдавила ей сердце.

Все это зрелище вызвало в ее воображении образ открытой, неперевязанной раны.

А вот и старик Иоганн. Равнодушный и хмурый, сидит он на чурбане возле окна, где посветлее, и тупо тычет иголкой в какую-то тряпку, разложенную на коленях.

Стоит ли ей сразу откровенно заговорить с этим человеком, усомнилась она вдруг. Может быть, это неосторожно с ее стороны?

Фрау Блаумер переступила наконец порог и, улыбаясь, подошла к старику.

— Что за моментальный ремонт, герр Иоганн? — осведомилась она, проворно опускаясь на корточки возле него.

— Внучкина рубашка, — пробормотал немец, неуверенно оглядываясь. — Марта, где ты, Марта? — озабоченно позвал он вдруг.

— Бог мой, да разве во всей этой деревне не найдется христианской руки, чтобы выполнить эту работу? Дайте, пожалуйста, рубашонку, шитье — не мужское дело. Это для Марты?

Но старик как будто не слышал ее слов. Он еще ниже склонил голову к коленям, разгладил заплату, положенную на рубашку.

Марта, услышав зов, появилась в дверях, хотела было кинуться к деду, по, заметив чужую женщину, остановилась посреди комнаты.

Фрау Блаумер тихо позвала ее с непритворной лаской в голосе.

— Подойди же, Марта, что ты стала? Подойди.

Девочка сделала несколько медленных шажков по направлению к дедушке, серьезно, по-взрослому разглядывая незнакомку.

— Иди же, что ты стоишь, Марта!

Нерешительно ступая, девочка подошла наконец к протянутым рукам деда.

Фрау молча смотрела на нее.

— Дитя военных лет, — вздохнув, глухо сказала она. — О боже мой!

Иоганн поднялся, уступил ей место, а сам оперся о спинку стула.

— Ни отца, ни матери. Как травинка в поле, — продолжала фрау, ставя Марту прямо перед собой. — Вот как живут теперь в нашей Германии, герр Иоганн.