— М-да, — согласился старик.

Не отпуская от себя Марту, фрау Блаумер встала. Отняв властным движением рубашонку у старика, она уселась на чурбан и, как будто пряча девочку от чужого взгляда, который может проникнуть через дверь, начала быстро одевать ее.

Иоганн, часто мигая, следил за движениями женщины.

— Что еще рассказывает Хельберт? — как будто невзначай спросила фрау из-за узкой Мартиной спинки. — Что он теперь еще говорит?

Иоганн, пораженный, вздрогнул.

— Гм, да… Хельберт, м-да… — бормотал он, теряясь все больше перед гостьей, неожиданно нагрянувшей в его дом. — Он в самом деле… Но теперь…

Фрау подняла глаза из-за плеча девочки и пристально взглянула на старика.

— А теперь… теперь что он делает? — настойчиво допытывалась она.

— Теперь он работает в кузне, — быстро объяснил старик, стараясь задобрить женщину.

— Как так работает? — крикнула фрау Блаумер.

Марта испуганно шарахнулась и быстро подбежала к деду.

— Я спрашиваю, что он там мастерит? — раздался повелительный голос женщины. Не получив ответа, она прибавила. — Сундучки, лемехи, подковы?..

— Да, — еле слышно ответил Иоганн, не понимая еще причины гнева благородной дамы. Ведь Хельберт работает и, кажется, бросил думать о всяких глупостях.

И замолчал, охваченный подозрением…

Фрау Блаумер больше ничего не спросила у старика, а тот снова замкнулся в себе и забормотал что-то, не глядя на нее.

Больше она ничего не добилась, но и этого было достаточно. Теперь она хорошо знала, что ей делать. Однажды, держа в руках для отвода глаз какую-то железку, фрау Блаумер перешагнула порог кузни Хель-берта.

— Grüss Gott, mein Schmied![51] Не найдется ли у вас немного смолы? Мне нужно… — крикнула она во весь голос, стараясь перекричать оглушительный звон молотка и пристально глядя на кузнеца.

Фриц, нагнувшись, словно в глубоком поклоне, над наковальней, выравнивал раскаленный лемех. Услышав слова женщины, кузнец тотчас бросил работу и выпрямился.

— Мне нужна смола… Я тоже хочу кое-что написать… на стене… а то уже забыли… — тихо, еле слышно прибавила она.

Глаза Хельберта сверкнули: но он тут же по-прежнему сгорбился в поклоне над наковальней и куском железа. Руки его двигались с такой ловкостью и даже изяществом, что каждый удар молота, казалось, ласкал потемневшее, уже остывающее железо.