— Эх, хлопче! — оживился Кондратенко и, соскочив с койки, тронул Григоре рукой за плечо. — Солдатская любовь, братику, как летняя ночь, короткая. Тает, как тот дым после выстрела. Много у солдата дорог на войне, коли станет он у каждой криницы сердце оставлять — что тогда будет? Эге ж, молодое сердце скоро заживет — и следа не найдешь. Потерпи трошки и побачишь, Грицько, от той любови только память останется… Так, друже! А ты ж хлопец молодой!

"Батя" только теперь прикурил и удобно уселся на свое прежнее место.

— Была, скажу тебе, хлопче, в семнадцатом году история со мною, — начал он своим мягким голосом, окутываясь густым облаком табачного дыма. — И сдается, тоже в горной местности то случилось, только где — точно не помню. На ту пору перемешались все чисто народы: и австрияки там, и чехи, и всякие другие нации. Только имя той полячки, чи то чешки я добре помню, бо никогда такого не чув. Хелена! А я на ту пору был, як кажуть, трошки моложе.

Кондратенко лукаво и гордо покрутил кончик уса.

— Эхе-хе! Солдатская любовь!

Григоре тяжело уронил голову на руки. На что ему советы этого болтливого и. пустого старика?

— Она балакала, бедная, что-то на своем языке, — продолжал Онуфрий, вспоминая пережитое двадцать пять лет назад, — а я из десятка насилу одно слово понимал. Больше руками объяснялись. Голубонька моя только в очи мне глядела. А очи у нее, веришь, такие были, что она ими, как словами, все сказать могла. До сих пор не могу понять, какого они были цвета — сдается, все время менялись. А как с них слезы покатились, когда она побачила, шо я уже шинель беру, винтовку, снимаю со стены ранец… Так и бачу эти ее очи… Эх!..

Кондратенко неслышными шагами подошел к окну и оперся локтями о подоконник.

— Ну, ладно, баде, — воскликнул с горечью Бутнару, — но я-то люблю ее по-настоящему. Что ты мне твердишь про солдатскую любовь? Мне Кристина нужна на родине, в родном доме. На всю жизнь нужна, понимаешь? На всю жизнь. Не все же солдаты одинаковы, товарищ Кондратенко. Послушать только — "молодое сердце заживает"… "солдатская любовь"… А если не заживет, тогда что?

Молодой солдат поднял горячие, полные мужественного негодования глаза, ожидая ответа старого солдата.

Но Онуфрий по-прежнему молчал, опершись на подоконник.

Сумерки наполнили комнату.

— Как же тогда? — спросил еще настойчивее Григоре. Он подошел к Онуфрию и, заглянув ему в лицо, остановился пораженный. Кондратенко тоскливо смотрел куда-то вдаль, рассеянно пощипывая усы. Глаза его были влажны и, казалось, кроме того далекого образа, в который мысленно вглядывался он, ничего больше не видели.