— Кончили с этим, Бутнару! — так же тихо, но твердо приказал сержант, и на этот раз Григоре замолк. Послушно повернувшись, он вышел из комнаты.

"Этого следовало ожидать, — думал Григоре, не обижаясь на Гарифа. — Сержант — человек военный, военный устав и свои обязанности он знает".

С кем же поделиться своим горем, кому рассказать обо всем? Может быть, Краюшкину? Разумеется, Васе надо бы рассказать. И все-таки он чувствовал, что именно Васе другу, который непременно выслушает его терпеливо и скажет ему еще что-нибудь ободряющее под конец, именно Васе, он не может рассказать о своей любимой. Краюшкин и знать не должен, что он влюблен, да еще в немецкую девушку. Может быть, Юзефу? Ну, уж нет! Онуфрию Кондратенко, вот кому он откроет сердце! От кого же, как не от "бати", ждать ему совета и утешения?

Вскоре подвернулась подходящая минута.

Старому солдату очень польстило то, что Гриша открылся именно ему. Догадавшись с первых же слов, что волнует "земляка", он заранее готов был с охотой выслушать от него самого историю с немочкой. Выслушать и помочь. Уж он-то знал, как нужно помочь.

Но такое дело следовало делать обстоятельно.

— Стой, стой, хлопче, таке дило треба добре разжуваты. Пойдем до хаты, хлопче, там теперь никого нема. Сядем тихосенько, тай побалакаем.

Он усадил Бутнару перед собой на табуретку около своего столика с несчетными ящичками, а сам устроился на койке в сторонке. Старательно скрутив себе цигарку, он вставил ее в мундштук, достал из кармана трофейную зажигалку и только после этого сделал знак Бутнару: рассказывай…

Вся эта церемония, в которой было что-то показное, расхолодила Григоре. Но он все-таки хотел услышать от этого солдата, провоевавшего две войны, хоть что-нибудь в защиту своей любви, услышать укор Гарифу. "Батя" может — он всегда говорит правду в глаза. В конце концов, почему слово сержанта должно быть законом для всех? Много ли понимает начальник команды в любви?

— Баде Онуфрий, — спросил он вдруг простодушно, — а вы как женились в молодости, ну, на вашей жене… Так, сразу, без любви?

— Я? — Онуфрий сперва удивился, потом медленно покачал головой. — Да, як раз так и женився, як ты сказал. Ну, а потом народились детки, да и лиха всякого було немало. Ото ж и бедовали всю жизнь вместе… Шо там казать? Один другого не обижали. Она мне добрая жинка.

— Я никогда так не женюсь, никогда, — тихо проговорил Григоре, охваченный отчаянием. — Я, баде, люблю, ты знаешь, дочку этой фрау Блаумер. Офицерша плохой человек, но я Кристину люблю и на другой не женюсь. Почему же не разрешить мне? Сегодня утром я просил у сержанта разрешения подать рапорт полковнику. Может быть, полковник поможет мне, разрешит взять ее с собой. Как же можно мне такое запретить? А Гариф и слышать не хочет. Молчи — и все… Нет, я так не женюсь. Никогда!