— Кино обмываем, — пояснил Мазур.

Опять Стеша. Не может сегодня убежать от нее Платон.

— Теперь выпьем за… директора… кинокартины товарища… — Михей Кожухарь водил ногтем по афише, — товарища П. Колодия.

— За Колодия! — поддержал Дынька.

— Мы тут за всех выпили. По афише, — сказал Мазур. — За труды…

— И за Федора Рыбку, лично, пили, — Савка Чемерис гладил рукой Рыбку по голове. — А то если б не он, то было б не кино, а ерунда.

— Платон, выпей хоть одну, — упрашивал Чугай.

— Давай, Платон, потому что такое раз на веку бывает. — заверял Кожухарь. — Выпьем за Стешу.

— Лично.

— Дай ей, боже, здоровья и таланта!

— Будем крепкими, Поликарп, потому что ты великий человек!

— За прекрасную артистку Стешу Чугай! — подал голос Рыбка.

— За Стешу, — промолвил Платон, кинув взгляд на афишу: Стеша улыбалась.

тихо начал Михей Кожухарь, расставив свои длинные руки и кивнув Мазуру.

затрепетал под потолком баритон Мазура. И вдруг вырвался на удивление чистый тенорок Никодима Дыньки:

Гудит бас Поликарпа Чугая, тихо поет Нечипор Сноп, и куда-то тянет Федор Рыбка. Михей Кожухарь взмахом руки находит место в хоре для Чугая и Мазура, глазами направляет Дыньку, сдерживает Федора Рыбку, и песня вдруг становится широкой и нежной:

Растревоженный песней и воспоминаниями, Платон пошел домой. Его догнал Федор Рыбка:

— Платон Андреевич, просил бы, чтобы мне дали бензину.

— Пожалуйста. Заходи утром в контору.

— Благодарю… Жалко мне, что вы не видели картину.