— Ну, чего ты, не на войну ведь уезжаю…

Но с женой прощаться оказалось так тяжело!.. Она вышла за ним в сени, тяжелая, с заплаканными глазами, с бурыми пятнами по щекам, глядела на него в беспомощной жалкой злобе, и он, пересиливая в себе желание тотчас выйти вон и вскочить в тележку, осторожно обнял ее за плечи и прошептал, как ему казалось, какие-то необычно-ласковые и неожиданно самого поразившие слова:

— Береги себя и… и это чудо-юдо.

Она всхлипнула, заревела в голос от этой неожиданной ласки.

— Я скоро приеду, — зашептал он. — На Новый год… А в случае чего — телеграмму мне… — И с какой-то непонятной пронзительной болью в груди и тоской схватил чемодан, толкнул дверь на крыльцо. И жеребец, как будто почуяв его, замер с поднятым копытом и повел в его сторону глазом.

Лепендин бросил чемодан в передок, сел сам в качнувшуюся на рессорах и заскрипевшую тележку. Оглянулся. Нина стояла в дверях, прислонившись к косяку, и молча плакала — слезы так и посверкивали на ее бурых щеках. И вдруг эта пронзительная боль в груди обернулась ясным сознанием, что и Нина, и мать с отцом, будущее «чудо-юдо», которое скоро родится, что все это — его единственная жизнь, его крест, который он должен нести ради них и ради себя. Он не спрашивал, почему должен и почему не имеет права не нести этот крест, как не спрашивал, не задавал себе и других вопросов, хотя бы того, почему надо ехать ему на учебу и может ли не ехать. Такой уж в этом мире порядок, и этому порядку Лепендин давно вверил свою судьбу. И Нина, жена, мать и отец — это ведь тот же самый порядок, да, тот же самый. И как ясно и трезво понял это он сейчас!..

Резкий, холодный ветер с мелкой снежной крупой сек правую щеку, и он чувствовал, как она горит.

На Хованьскую дорогу можно было вывернуть ближним путем, через проулок, однако конюх, быстро взглянув на Лепендина и словно читая что-то на его лице, повернул к правлению. Колеса дробно застучали на застывшей грязи разъезженной дороги.

Правление было уже отперто, из трубы шел дым. Как-то совладает с делами оставшийся за него Иван Иванович Сатин?..

По другой стороне улицы шел Борис Качанов с топором на плече. Лепендин помахал ему рукой. Борис улыбнулся и поднял рукавицу: привет, мол, будьте здоровы, товарищ председатель!..

А за рядом бурых соломенных крыш ярко белели в свете серого осеннего утра высокие стропила медпункта. Обрешетку сегодня поставят и начнут крыть, подумал Лепендин. До снега должны успеть…

Чем ближе была Цямкаихина изба, тем глуше и затаенней делалось на сердце, и уже тщетно пытался он прицепиться мыслями к хозяйственным заботам остающейся Урани.