В ответном письме Аделя просила узнать способы. Она испробовала уже, поплатившись ловко скрытой болезнью, все средства, которыми обычно спасаются девушки и которые другим, может, и помогают, но ей не помогли. Она даже подумала разок о больнице, хотя это здорово ее пугало. В деревне было известно, что в городе травят детей. Сведения эти были неточны, темны, и о них старались не говорить. Рассказывали только про доктора, которого прислали однажды для обучения городским, стыдным штучкам. Председатель громады, оправдываясь распоряжением из повята, обошел ближайшие хаты и просил хозяек прийти послушать, ежели уж так получилось. Он собственноручно таскал скамейки, подмел зал в ремизе, сам сменил задушенные пылью фестоны, потому что не нашлось пикого, кто бы вызвался это сделать. Потом со смехом рассказывали, как приехал на пузатой машине доктор, как вынес из нее стопку новеньких книжечек и просидел в ремизе битых два часа, а после уехали восвояси и он и его книжечки, пустым лавкам они были ни к чему. Вся округа потешалась. «Люди имеют свой разум, свою веру, — повторяла Аделя Ендреку тогдашние предостережения матери, — и незачем голову морочить, потому как из этого ничего не выйдет». Она описала также соответствующую проповедь, ярость ксендза, его крик. Тогда, кстати, заварилось скверное дело: кто-то видел нескольких женщин, ожидающих машину за деревней, кто-то взял на заметку их перешептывания с доктором и сказал об этом ксендзу. С амвона посыпались имена.

Ендрек способов не знал, зато снова напомнил о случае с Шимеком и Целинкой. В последующих письмах тоже не хватало ясных слов, но она улавливала в них одну и ту же мысль, хотя и высказываемую кружным путем. Она ответила, что так и сделает.

После тяжелого начала все пошло к лучшему. На шестом месяце она уже меньше ощущала то, что носила в себе. Ребенок рос теперь спокойно, без докуки, только ночами иногда она чувствовала, как он укладывается, как ищет себе место в ее теле. Она была здорова. Собирая спереди юбку, а потом сильно стягивая живот, она без страха показывалась людям.

Ендрек кончил службу. Обменялся письмом со своими. Они пообещали надел не позже чем через год — немного земли и немного наличными, для постройки дома. Это было уже кое-что. Договорились с оглаской обручения пока подождать.

Проснувшись однажды ночью, она сразу же поняла, что пришло ее время. Она встала; босых ног не было слышно. Вышла в сени, оттуда — на чердак, где сохла разбросанная солома. Повалилась на колени, зажала кулаком рот и упала. Ночной ветер бил по гонту, чердак плавал во тьме, словно в глубокой воде. Ей показалось, что она кричит, только не слышит этого. Ногтями по-крысиному она царапала доски. Ветер не кончался, тьма не кончалась.