— А мы стоим и толкуем о бабах и любовных шашнях! — зло обронил полковник. — Идемте, Эглофштейн!

Они схватили сабли, накинули плащи и поспешно вышли. Но через секунду Эглофштейн вновь возник в дверях.

— У меня нет времени, — бросил он мне. — Вы должны увезти ее, слышите? Он не должен ее встретить, когда вернется.

— Кого? — спросил Донон.

— Монхиту!

— Ее? Так он говорил о Монхите?!

— К дьяволу, да о ком же еще? Думаете, если бы речь шла о Франсуазе-Марии, так кто-нибудь из нас вышел бы отсюда живым? Он ни секунды не думал, что его жена обманула его!

— Но — голубая родинка!

— Ты еще ничего не сообразил? Ну и ослы же вы! Я понял с первой секунды. Он вытравил на теле Монхиты искусственную родинку, чтобы иллюзия стала полной, это же ясно!

— По коням! — прозвучал внизу голос полковника. И за ним — звяканье стремян и шпор, лязг обнаженных сабель.

— Увозите, поняли? Он не должен ее увидеть, не то он доберется до правды…

— Но куда?

— Ваше дело. Из дома. Из города. К герильясам! У меня времени нет!

И он исчез. Через минуту сотни подков застучали по мостовой, удаляясь в сторону рыночной площади.

Глава XVII Последний сигнал

Глава XVII

Последний сигнал

Мы нашли Монхиту на лестнице; она стояла, прислонившись к перилам и неподвижно глядя перед собой. Когда мы приблизились, она попятилась. Глаза ее были мокры от слез.

По ее растерянному личику мы угадали, что она успела встретить полковника, когда он выезжал из дома. Возможно, ее поразило презрительное слово из его уст, или только враждебный взгляд, либо жест, которым он указал ей: прочь с дороги, но она не могла понять поведения своего возлюбленного.

Донон подошел к ней и объявил, что она должна покинуть дом; он де уполномочен отвезти ее в более безопасное место. На следующую ночь приходится ожидать нового обстрела города.