— Я провожу вас.

Они шли длинным коридором, где пахло типографской краской, из-за дверей доносился пулеметный стрекот машинок… Потом была теплая улица, синяя нежность вечера и сизый туман огней.

Береза во дворе тоже стояла в этом тумане. Свет из окон падал в колодец двора, лучи, перекрещиваясь, путались в мелких листьях. И эти листья местами то были ярко-желтыми, то густо-зелеными.

16

На Невском поредели прохожие. Замятину не хотелось возвращаться домой. Он готов был бродить по улицам всю ночь, только бы не растерять той радости, которая вновь явилась ему, когда он писал. Дома по углам караулили тени… Он шел, наслаждаясь внутренним покоем, мимо витрин, фонарей, милиционеров.

Замятин не заметил, как вышел на Дворцовую набережную. Нева сонно всплескивала, густо-синяя, с серыми разводами. Замятин пошел вдоль гранита. Мелкие капли попадали на лицо, и казалось — это не дождь, а влажная россыпь долетает от Невы.

Навстречу шли двое, держась за руки, и читали в такт стихи. Замятин улыбнулся им, они ответили, медленно пошли дальше.

Он остановился, глядя на течение реки. Постепенно Замятин стал улавливать странные звуки, похожие на птичью трель, словно откуда-то издалека эта трель пыталась пробиться сюда и замолкала, захлебнувшись; потом с отчаянным упорством все начиналось сызнова. Он где-то уж слышал такое и напрягал память, чтобы вспомнить, но не мог. Начал сердиться на себя, потому что вспомнить это ему было необходимо. И внезапно память высветила гостиничный номер, плеск первого дождя за окном. Это было там! Замятин так обрадовался, что ему захотелось вскрикнуть… И он вскрикнул… Тупой горячий удар пришелся по животу. Удар был так силен, что казалось, остановилось дыхание. Он едва успел уцепиться за мокрый гранит, чтобы не упасть. Припав щекой к его шершавой прохладе и ожидая нового удара, Замятин стремительно успел подумать: «Вот оно!» Да, он знал, с самого начала знал, еще когда лежал в больнице, что оно придет и этот осколок чужой стали, двадцать с лишним лет назад врезавшийся в живот, еще настигнет его.

Прижавшись щекой к граниту, Замятин видел, что парень с девушкой ушли недалеко. Он собрал в себе силы и крикнул:

— Помогите!

Просветление наступило не надолго. В большом, блестящем кругу рефлектора мелькнуло знакомое лицо в очках. Угольно-черные глаза смотрели хмуро.

Хирург склонил голову в белом колпаке, и все заслонилось белым. Оно сыпалось, сыпалось, вихрясь, собираясь в комья и опять распадаясь. Белое сыпалось очень долго на лицо, на руки, пока не обожгло морозом.

Мороз стянул щеки и губы. На снежном поле густо рвались мины, выбрасывая на ослепительный наст вонючие всплески болотной жижи. Рваным звуком гудели осколки, с шипением взбивая короткие столбики белой пыли.