Я помялся — последний раз в театре я был года три назад, и то дальше буфета не дошел.

— Сами-то вы куда едете? — переспросил Лука, деликатно обходя один из острейших вопросов времени — отсутствие зрителя в провинциальных театрах.

— На Шамбайский плес.

— Это хорошо, — встрепенулся Лука, — это правильно. Мы тоже там сойдем. Место подходящее, главное — ни магазина, ни буфета нет поблизости и село на той стороне, а вплавь они не осилят…

Утро следующего дня я встретил в лучшей из компаний. Зрякин с похмелья молчал, сопел и пил Волгу. Лука, отдыхая от актерского красноречия, таскал одного за другим судаков-хлопунов, а я обдумывал, как сочинить очередную юмореску.

Полдень был еще лучше. Мы хлебали уху, сваренную заботливым Лукой, ели арбуз и мирно беседовали на темы искусства.

— Главное в нашем искусстве, — восклицал Зрякин без обычного пафоса, — подсечь! Подсек — сидит, любую рыбу тащи спокойно…

Вечером, перед закатом, наползли какие-то фиолетовые тучи, и небо стало похожим на задник в театральных декорациях. С тучами пришла беда. Мы с Лукой ушли на часок поблеснить окуней и оставили Зрякина одного. Вернувшись, не узнали актера. Он ползал вокруг костра на четвереньках и сбивчиво выкрикивал отрывки из ролей, когда-то сыгранных им:

— И дальнейшее наше существование неопределенно и необеспечено… — Ехать бы нам? Уже немного осталось. От кого это селедкой пахнет?.. — Молилась ли ты на ночь, Дездемона?.. — Как же это ты, брат Аркадий, в дорогу без денег и без табака собрался?

…Рядом валялась пустая чекушка и две бутылки из-под портвейна.

— Все, — мрачно вздохнул Лука, — не углядели. Нажрался. Эх, Иван Саватеевич, подвел ты меня в лице месткома и от себя лично!

Слесарь грубо толкнул Зрякина в бок и сказал:

— Вон фуфайка. Спи, дурак! Испортил песню.

— Ты бить кота по пузу мокрым полотенцем не моги, — захихикал актер.

Потом Зрякин схватил меня за штанину. Более пьяных глаз я не видел, они излучали какое-то сатанинское веселье:

— Имею к вам, как к зрителю, вопрос.

— Вам лучше поспать, — ответил я вежливо, в душе ужасно огорчившись за Луку.

— Я, пардон, посплю, посплю… — Зрякин послушно ткнулся носом в песок и сейчас же захрапел.

Лука, огорченный и молчаливый, пошел к берегу сматывать удочки. Я тоже. Минут через пять за нашими спинами раздалась звонкая и веселая трель соловья. Мы оглянулись. Сияющий Зрякин раскланивался и протягивал к нам руки. Совершенно трезвые глаза его светились простотой, весельем и стариковским добродушием.

Лука опешил: