Кого в наш век удивишь водопыленепроницаемыми часами? Но «Мозер» сделан в прошлом веке… Впрочем, я не об этом. Я все о том же, с чего начал: коллективно хорошо болеть язвой желудка, а рыбку лучше ловить в одиночку.

Гибель таланта

Гибель таланта

Артист Зацелуйский-Зрякин запил. Такое случается с ним редко и на сей раз было совсем некстати.

Главный режиссер, узнав об этом, трагически вымолвил одно лишь слово: «Премьера». Помреж, потирая руки, шепнул на ухо ведущей героине: «Будет зрелище-с…»

Зацелуйский, допив последний стакан дрянного портвейна и закусив вместо мармелада гримом, вполне осмысленно изрек:

— Уйду! Я не до пенсии уйду — от пенсии уйду! Кончен бал — лакеи тушат свечи! — И, твердо ступая, пошел под сцену, к старику слесарю, с которым давно состоял если не в творческой, то в обычной доброй дружбе.

Пнув по дороге бутафорского льва, он проворчал:

— Всю жизнь прожил среди тряпочных пальм, среди львов из папье-маше, среди комедиантов, притворяющихся трагиками, и бездарей, ломающих комедию. За что? Какой-то вертихвостке дают заслуженную. Ни уха, ни рыла, ни, пардон, даже бюста! Уйду!

Пустой и темный зрительный зал зиял, как провал, как пропасть, как пещера, и Зрякин погрозил в пропасть пальцем:

— Я начинал с гамена, с фата, с гаера! Я был «человеком с тросточкой» и дошел до героя-любовника. Мой путь в искусство тернист, как венок Христа. А здесь какой-то травестишке-лепетушке[14] дают заслуженную! Каково?

Через пяток минут Зрякин, обнимая слесаря и увлажняя его спецовку слезой, но хорошо владея собой, жаловался:

— Лука, я видел игру великих! Пардон, ты помнишь Бабанову в «Леди Макбет Мценского уезда»? Потрясающе! Она одна на сцене молчит шесть минут, ради того чтобы сказать два слова: «Я Колокольчикова!» Зал затих! Зал подавлен — массовый гипноз, а не игра… Лука, уйдем из искусства? Совсем. Навзничь. Навсегда! Пусть арфа сломана и не скрипит, пусть жертвенник разбит — хрен с ним, с керосином!

Лука, пытаясь унять и утешить друга, резонно советует:

— Пойдем, Ваня, отдыхать. Сыграл, и будя — отдыхай, через три дня премьера. План горит, сборов нет, зарплату задерживают, а с премьерой, глядишь, и перебьемся лишний квартальчик…

— Я? На отдых? Пардон, адью! Уйду, и все. Уйду из театра, как зритель ушел — к телевизору!

— Дурак ты, Ваня, вытри краску с морды и иди спать.

Еще через полчаса Зрякин был на базаре, возле бочки, на которой было залеплено бумагой слово «квас» и мелом начертано — «пиво», и, все хуже владея собой, бубнил:

— Ты пригласил меня в приличный город? Правильно! Ты дал мне квартиру? Прекрасно! Но почему я живу в пятом ярусе, а она в бельэтаже? Ах, она заслуженная? Ну пусть она и служит…