Йошка смущенно посмотрел на нее. «Душа твоя черная, — думал он, — сердце твое черное». Но вслух сказал:

— Нет, ты не черная, ты красивая.

Жужика улыбнулась, и сердце ее учащенно забилось…

Йошка вынул из кармана плоскую бутылку.

— Мать думает, что я сижу у дядюшки Михая, глухого Дарабоша. Он обещал дать семилетней ореховой палинки для какого-то снадобья — вот я и пошел за ней. Теперь меня, как хорька, выслеживают, приходится быть очень осторожным. Но мне все равно, будь что будет!

— Тогда какого лешего вы столько говорите, — оборвала его Жужика, — радуйтесь, что идете со мной рядом, и молчите.

Йошка засмеялся; ему нравилось, как распалилась девушка, он готов был расцеловать ее за это.

— И не подумаю! — проговорил он весело. — Не для того я пришел сюда, не для того ждал да выслеживал тебя, чтобы в молчанку играть… Я хочу тебе все, все рассказать.

Голос его звучал так обыденно, что девушка замерла: неужто это и все?

— Вот как?

— Как?

— Разве ничего не случилось?

— А что?

— Неужто ничего? Выходит, мы только вчера были вместе и с тех пор ровным счетом ничего не произошло? Разве с последней нашей встречи не минуло двух или трех месяцев?

У парня горело лицо, кожа была красной, как свежее мясо, и вся усыпана прыщиками. Шея, изуродованная чирьями, была повязана платком, так что Йошка не мог повернуть голову и, когда говорил, поворачивался к девушке всем туловищем. Но он смеялся заразительно, счастливо смеялся, не сводя глаз с невысокой девушки, которая не доставала ему и до плеч. Каждое ее слово щекотало его сердце, будто по нему проводили нежным стебельком.

— Для меня — нет! — сказал он. — Я и одной минуты не был без тебя, Жужи. Я, знаешь ли, все время только и разговариваю с тобой; нет в мире ничего такого, о чем бы я не поведал тебе. По мне этого не видно, но мысленно я всегда, постоянно говорю с тобой, будто ты рядом и слышишь каждое мое слово. Так получается даже лучше, ведь ты не отвечаешь, и я всегда прав.

Девушка молчала. Она не знала, что на это сказать, сразу забыла все свои доводы; тело ее онемело, и теперь, что бы ни говорил парень, она только слушала, слушала, не проронив ни слова, не смея возразить.

— Последний раз мы расстались — помнишь? — когда твоя мать выгнала меня. Да еще проводила с музыкой. Эх, до чего же я был тогда зол! А ведь господин Йона совсем не случайно пришел к нам в тот день на рассвете и увел меня на хутор. Они даже не сказали мне, на какой хутор, хотя наперед сговорились с отцом, что старый Мароти заберет меня к себе! Так вот и продали меня, как Христа апостолы. Да, еще эта паршивая девка, я сразу же пришелся ей по вкусу, и она была не прочь меня окрутить. Но я только смеялся над ними и радовался, что, придя вечером домой, сразу смогу побежать к вам и все рассказать. И когда музыку у вас услышал, тоже радовался. Помнишь, я сразу сказал, что был на хуторе. «На хуторе Мароти?» — спросила твоя мать. Я ответил: «На хуторе Мароти». — «Ну, так уходите отсюда подобру-поздорову, пока я не ошпарила вас, — говорит она. — Женитесь на богатой невесте, не позорьте нашей бедности».