Слишком зверообразная и ужасу подобная слонь!

Измяли они со слонью людей, и летели, и жгли. И убе­гали от них бедные и богатые, и церковные люди бросали всё и убегали.

Из всех рясофорных — изумление! — один дьякон Несвижской деревянной Софии, закрывающей свижскую знаменитую ярмарку, церкви деревянной не то по бедности, а по смирению своему, оказался человеком. Пытали. Пачкали мёдом и сажали на солнце, где мухи и осы. Душили между досками. Жгли. Щепки забивали под ногти. Но он, мучение смертное приняв от поганых, ни тайника казённого, ни входа в ходы подземные и пещеры, где прятались люди, не показал. И тогда привязали его к диким коням и пустили в поле.

А людей в пещерах сидело, может, тысяча. А имя того дьякона было Автроп».

Пылали деревни, пылали города. Рушились в огне деревянные башни крепостей. С гиканьем, под гул бубнов мчались всадники. Реяли бунчуки. Ужасаю­щим, страшным облаком стояла пыль. Рыдали вер­блюды и ослы.

Гнали на арканах полунагих людей, женщин с синяками на груди. Запрещали снимать с пленных лишь кресты. Так как один, когда сорвали с него, стащил крымчака с седла и ударил кандалами по голове, и тогда Марло­ра — хан — вспомнил завет и запретил. А ударившему вогнали в живот стрелу и бросили.

И всех метили. Подносили ко лбу клеймо, стучали по нему, и оставался на лбу кровавый татарский знак.

Грабили, луп тащили. С воплями мчались орды. А впереди них, болтая цепью, бежал боевой слон.

Пожары... Пожары... Пожары... Тянулись арбы и фуры с данью, тащились рабы.

А в городе городов продолжались богослужения, продолжались молебны. В Доминиканском костеле... В костёле францисканцев... В простой, белой изнутри, Коложе.

И одни у доминиканцев говорили:

— А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.