Приказано было вокруг пожарной каланчи усилить линию баррикад, разобрать низ пожарной лестницы, а ночью зарыть под основание внутри каланчи малый фугас.

Филя был прикомандирован в качестве дежурного взрывника. И теперь они с Васяткой таскали от Григория Бормана и проволоку, и аппарат, а затем к вечеру со старого оклада принесли и самою фугаску.

16. НА ГЛАВНОЙ БАРРИКАДЕ

16. НА ГЛАВНОЙ БАРРИКАДЕ

В первую же ночь рабочего вооруженного восстания Степан Кочурин, горячо поддержанный Гурием Кисиным, предложил план партизанской войны против казаков, солдат и полиции.

Слово сразу же взял эсер Расстригин. Он предложил начать с вооруженных налетов на близрасположенные монастыри, скиты, купеческие лабазы.

Глаза у Алексея Садникова загорелись, яркий нервный румянец покрыл его худые, впалые щеки.

— Я сам поведу боевиков на эти рисковые дела, и будь что будет, но с казною мы заживем и опутанные проволокой, словно у Христа за пазухой. У самого исправника половину полицейских перекупим.

Шутка прозвучала издевкой над общим делом и успеха у штабистов не имела.

С немалыми поправками скромный план Кочурина был принят. Несколько групп боевиков одновременно направлялись за линию баррикад в недальние и более глубокие рейды. Было решено эсера Расстригина и меньшевика Садникова попридержать на баррикаде, чтобы по горячности и легкомыслию не наделали глупостей.

Через полчаса разведгруппы и команды бомбометателей ушли на задания.

Вот тогда Василию пригодился и его белый маскхалат и его тренировка с бертолетовой солью, обернувшаяся злой мальчишеской проказой в доме у Борисовых.

Облаченные в белые, сшитые в виде мешков с капюшонами на головах, добротные полотняные простыни, ползли по задворьям кладбищенской улицы два дружинника, посланные в разведку к вокзалу внутренней одноколейной железной дороги.

Василий продвигался быстро и ловко. И ему то и дело приходилось лежать, поджидая напарника.

Ицек Козер был на добрый десяток лет старше Василька. Его очень узкое и словно кем-то специально вытянутое книзу библейское лицо еще более удлинялось клинышком худосочной, редкой пепельно-серой бородки. Бледное до синевы, оно теперь покрылось крупными каплями пота, стекавшего с низкого узенького лба на огромный, словно бы отдельно живущий горбатый нос, а с него еще более крупными каплями падая на землю. Одно это свидетельствовало о том чрезмерном напряжении, которое Ицеку приходилось переносить в столь непривычном для него чисто солдатском деле, к которому он совершенно не был подготовлен. И когда Козер, тяжело дыша, подползал к Васильку, того поражал его вид. Куда девался обычно острый и быстрый взгляд Ицека, привычный, слегка надменный прищур его глаз? Перед Васильком лежал старый, уставший, больной человек. Это пугало Василька, он старался ползти все медленнее, а остановки делать чаще, давая отдохнуть своему товарищу. И все равно из-под челки ровно подстриженных, как у мальчиков из певческого хора или скрипачей-вундеркиндов, волос, чтобы не закрывали лба, у Козера продолжали катиться градины холодной и липкой влаги. «Откуда только это у него берется?» — думал Васек, с удивлением и опаской поглядывая на напарника. Сам он был совершенно сух, и ползти по снегу ему почти не доставляло труда. Козер не захотел надеть телогрейку, а остался в своем длинном черном пальто, полы которого, стянутые плотным белым полотном маскхалата, захлестнули ноги и мешали движению. В том-то и состояла, видимо, разгадка такой его неимоверной напряженности и быстрой утомляемости. Немаловажные причины вынудили Ицека к этому. Именно ему предстояло проникнуть на привокзальный телеграф и прочитать все полученные депеши, так как иной связи теперь с этим поселком, где были перерезаны телеграфные провода, у губернского города не существовало. А в своем приличном интеллигентном пальто все это он мог сделать, не привлекая к себе особого внимания. Да и чувствовал себя в обычной своей одежке Козер куда уверенней, чем в этом вот маскхалате.