Припоминая, как она решительно срывала, с него одежду, как растирала снегом одеревеневшие ноги, Степа заливалась жгучим стыдливым румянцем. Напоив малиновым чаем с медом, она потом укутала парня одеялами и шубняками Артема и Антипыча, заботясь о нем с трогательной нежностью матери.

«Только бы выжил! Только бы выжил!» — шептала Степа. Срываясь с табуретки, она опускалась на колени, осторожно просовывала руку под одеяло и ощупывала ступни ног незнакомца, впавшего в полуобморочный сон.

«Отошли вроде бы… вон как по жилкам токает кровь! А поутру… поутру, когда растирала снегом ноги, боялась, ужас как боялась!» — думала она с облегчением и бежала к подтопку, подбрасывала в его прожорливое нутро пару-тройку полешек, поправляя шинель, брюки, развешанные на бельевом шнуре, и снова возвращалась на свое место.

Мерк короткий неспокойный день. По-прежнему колобродила всюду в Жигулях неуемная пурга. В шестом часу Степа зажгла семилинейную лампу, поставив ее на этажерку, в изголовье кровати. Вспомнила вдруг, что весь день ничего не ела, и тотчас забыла об этом.

На коленях лежала раскрытая книга, но что-то не читалось. В голову лезло всякое. Думала о неожиданном «постояльце»: «Кто он? Откуда? Куда направлялся?»

Приходило на ум свое детство — трудное, неласковое. Вставала перед глазами мать. Она запомнилась Степе в белом помятом халате, пропахшем лекарствами. Видела мать редко — та целыми днями то пропадала на здравпункте, то разъезжала на двуколке по своему большому кусту, навещая больных. Нередко фельдшерицу вызывали по неотложному делу и ночью. И какая бы ни стояла на дворе погода — дождило ли, метелило ли, мать безропотно собиралась в дорогу, сама больная, еще на фронте потерявшая здоровье.

На восьмом году Степа осталась с бабушкой. Мать поехала на курсы усовершенствования в Чебоксары. Была зима, буранило изо дня в день. Рязанка, как все деревни и села на Самарской луке, тонула в снежных завалах, и телеграмму о скоропостижной кончине матери принесли лишь на четвертый день. Похоронили мать в чужих ей Чебоксарах чужие люди.

Отца Степа никогда не видела. О нем не говорили ни мать, ни бабушка. Отцом Степе стал Иван Маркелыч. Еще до ухода Артема в армию Иван Маркелыч, доводившийся бабушке кумом, частенько наведывался к ним в Рязанку, привозя когда свежей, когда соленой рыбы, когда полмешка муки, когда песку сахарного пудовичок.

Поймав за руку Степу, девчонку до дикости застенчивую, он зажимал ее между коленями, чтобы, не вырвалась, и боязливо и смущенно гладя по голове, приговаривал тихо: «Крупятка ты моя, крупятка полевая». После смерти бабушки, заколотив обветшалую вконец избенку, дядя Ваня увез Степу к себе на кордон.