По улице громыхал, приближаясь, грузовик. Выбежав на дорогу, Клим поднял руку.

— Далеко? — спросил он незнакомого, притормозившего машину шофера.

— В Быковку.

— Подвезешь?

— Садись.

Клим вскочил в кабину, и грузовик покатил дальше. В свете фар мельтешили, искрясь, снежинки, нет-нет да и налетал боковой ветер.

— Опять зачало крутить! — проворчал шофер, закуривая. — А ты к кому в Быковку?

Клим замялся.

— Да мне не в Быковку… мне в Тайнинку надо.

— От нас до поселка рукой подать — полтора километра, — все так же ворчливо проговорил шофер. — Только зря на ночь глядя…

— Еще не поздно, — перебивая его, сказал Клим. — Солдату пройти полтора километра — пустяшное дело!

— Давно из армии?

— По осени вернулся.

Снова оглядывая чужую избу, до сих пор не зная, где он, под чьей крышей нашел приют, Клим подумал со вздохом: «Уж метелило, когда в Быковку прикатили. Водитель зазывал переночевать у него, да я не остался. На силенки свои понадеялся, а в лесу с дороги сбился».

Солнечные лучи, по-весеннему улыбчиво-радостные, заглядывая в оттаявшие окна, утомляли глаза, и Клим ежеминутно жмурился, сводя к переносице резко выделявшиеся на побледневшем лице брови. И всякий раз, едва закрывал глаза, видел отца с перекошенным от злобы лицом.

Чувство негодования к отцу впервые вспыхнуло в сердце Клима в тот день, когда тот без видимой нужды разорил гнездо ласточек под коньком крыши.

Тихий, безвольный Клим, не друживший ни с одним из соседских ребят, мог целый день, сидя на лужайке перед домом, смотреть на легкокрылых ласточек, нырявших то и дело под козырек крыши, где они лепили из земли и глины гнездо. Часами просиживал он и в камышах на берегу Усолки, забыв про свои удочки.

— Жри, недотепа! — угрюмо говорил отец, заявляясь на обед из правления колхоза. — Чего рот разинул? — И, обращаясь к жене, забитой, фанатично-религиозной женщине, евшей из отдельной от всех посуды, добавлял: — Разве из этого пентюха толк будет? Несовкий, за себя постоять не может. Его любой в два счета вокруг пальца обведет! Вот у сестрицы Аксиньи Миколка… не парень, а огонь! Добычлив с малых лет. А этот весь в тебя — тихоня богомольная!

Мать молчала, опустив взгляд в плошку с тюрей из кваса и хлеба. Молчал, съежившись, и Клим.

С сороковых годов работал отец счетоводом в правлении колхоза. Война обошла отца стороной. И хотя горемычные солдатки не раз писали в райвоенкомат о гладком, упитанном счетоводе и отца чуть ли не после каждого такого письма вызывали в район на комиссию, но домой он возвращался всегда освобожденным от воинской службы по состоянию здоровья.