Фома потряс над кудлатой головой, тоже огненно-рыжей, деревянным половником.

— У-ух, если б я столкнулся с одним хотя бы басурманам нос к носу… Я бы с ним побазарил!

После наваристой ухи, слегка попахивающей дымком, всегда необычайно вкусной, если ее варишь на костре, и жареных смолисто-черных карпов я забрался в шалаш, благоухающий душистой мятой, и сразу мертвецки заснул.

Неутомимый же Фома, оказалось, снова до утра хромал по ощетинившимся камышом берегам глухого озера и снова, как и в прошлые ночи, не накрыл ни одного из увертливых браконьеров.

Едва на рассвете я вылез из шалаша, как ко мне подошел дед, сильно припадая на левую ногу. Поздравив с добрым утром, он показал тяжелого, словно бронзовый слиток, карпа.

— Глянь, поди… ни единой души за всю ночь не уследил, а рыбу сызнова кто-то обронил на тропе!

Еще не улеглось возмущение на душе у расстроенного Фомы, когда к нам подскакал на бойком Воронке председатель колхоза Кошелкин — молодой человек, года три назад окончивший Рязанский сельхозинститут.

— Ни пуху вам, ни пера, а чтоб одни рыбьи косточки! — шутливо поприветствовал нас председатель. Добродушно-открытое лицо его, казалось, было вытесано из жженого кирпича. — Ну, сказывай, дед, чем потчевать будешь?

— Списывать этого деда в утиль пора, Егорий батькович! — проворчал Фома. — Цельную неделю ктой-то надо мной шутки шуткует, а я дознаться не могу!.. Тягают и тягают, хапуги, из озера карпа. Вроде сам леший наведывается. А лешего разве простой смертный схватит за хвост? — И старик показал найденного им поутру карпа.

Подтянутый, стройный Кошелкин легко спрыгнул с вороного своего меринка, пустил его попастись на росный в низинке луг, а сам присел в тени шалаша: уж с рани начинало печь знойно июньское солнце.

Лукаво щуря желтые, что твой молодой медок, глаза, Кошелкин достал из объемистой полевой сумки две увесистых рыбины.

— В Дунькиной лощине подобрал, — пояснил председатель очумевшему вконец Фоме. — Ну, а в Дунькиной лощине, даже мальцам бесштанным известно, отродясь капли воды не бывало. Разве что в ростополь снежница день-другой поиграет, а потом скатится в овраг.

Мы все трое долго молчали. Но вот Кошелкин, все так же хитровато щурясь, сказал повесившему нос деду:

— Скипятил бы ты чай, что ли… Ни студня, ни жарехи не хочу, а чайком… чайком побалуюсь. У тебя он из брусничного листа, больно с охотой пьется.

Пока угрюмый Фома разжигал кострище, вешал на рогульку прокопченный чайник, председатель и решил наконец-то «разоблачить» неуловимых браконьеров.

— Две лисьи норы обнаружил в Дунькиной лощине. С выводками. Заботливые родители и таскают из нашего озера карпиков. Такие, мать их за ногу, пройдохи!