Конкин начал кашлять, в банке захлюпало, и Шура произнесла:

— Видите, воздух выходит. Больно? Очень хорошо. Это расправляется легкое. Еще больней будет, когда отсосом станем откачивать.

Исповедуя принцип: «Пациент должен знать, что с ним происходит», — добавила, что через два дня, когда плевральный мешок начнет прилегать, она не разрешит открыть рта, а сейчас — кашлять, кашлять и разговаривать.

Выходя в коридор, приказала уже обоим: разговаривая, не касаться плохих служебных дел.

— Поскольку нет хороших, — улыбнулся Сергей, — будем молчать.

— Как нет хороших?! — окрысился Конкин. — Эх, заправляй районом не вы, а ваша супруга! Вот бы с кем сработаться!

«Все-таки удивительное хамло, хоть и больной! — думал Голиков. — Да, час назад доходил от кислородного голода. Да, был багровый и синий. «Синюшный», по словам Шуры. Но зачем мне это вечное его уже спекулятивное амплуа прямака-разоблачителя?»

— Не нравится! — констатировал Конкин. — Прокакаете переселенцев, тогда понравится!

В банке булькало. Сергей сказал:

— Решили лечиться — для того и орете, пускаете бульбы.

Конкин не ответил. Он был на том же взнесенном к облакам гребне, на котором вчера проводил исполком. Нет, был выше. Днем, умирая, видел он лицо в лицо свою прошедшую жизнь — содрогнулся от пустячности сделанного. Много шумел он в той жизни, вечно лез на рожон, а добивался успехов лишь одного-другого колхоза.

Но теперь возникало принципиально новое, невиданное, огромное! Разве не реально — так же, как вчера в Кореновском, поднять дух марксизма во всем районе? Район взбудоражен переездом, мысли разбужены, и народ отзовется на боевой призыв, как отозвался вчера в Кореновке.

А почему не реально, что откликнутся переселенцы и других районов?

Главное же, кто сказал, что ЦК, что лично Сталин не одобряет инициативу Дона, не призовут всех к такой же марксистской активности?!

Конечно, реально и другое. Квалификация «вождизм» со всеми последствиями… Жаль толкать на это Голикова, но еще жальче спокойные непартийным спокойствием станицы. Он, Конкин, любит Голикова, потому всегда бросается на него, тренирует. И сейчас — благо отпустило удушье, уходит к черту через трубочку — будет бросаться.

Сергей же шел сюда мирно посидеть у постели, сказать ласковые слова, в которых — известно всем — больные нуждаются; передать яблоки, которые, не вынув, так и держал теперь под халатом. Была у Сергея и тайная мысль: услышать о себе приятное, заслуженное позавчера в том же Кореновском. Разве там, в клубе, когда фактически деморализованные, никого уж не признающие колхозники отвергли пустошь, решили голосовать за трижды проклятый хутор Подгорнов, не именно он, не Сергей, убедил отказаться от пагубного шага и продолжать поиски?! Он редко бывал доволен собою, но там, даже в минуты самой речи, гордился своими дипломатичными доводами, и в голове во время речи мелькало: как будет хвалить его Степан Конкин, изумляться его находчивости. Хам с дыркой в боку!