Она нарочито думала грубое, чтоб опоганить, придушить радость встречи. Оголодавшие за ночь ягнята сосали цепко, дрожали хвостами и спинками, поддавали чистенькими носами под грязные материнские брюха.

«Липну к этому хохлу, бесстыжая. Обрадовалась, что кто ни попадя подвернулся, посовестилась бы Раиски. Ведь растет девчонка, на уме уже фокусы. Таки втемяшила себе, что рассчитается за семь классов — и на стройку. Мол, всенародная, перенародная! А не понимает, что там бандюги, что всякое стрястись может! Мне б девчонкой заниматься, не собой…»

Ягнята поели, их следовало уносить, но Щепеткова стояла, не шла на завтрак. «Отбило от еды, как Зойку». Она рассмеялась. Надо смеяться, чтоб забыть, как схожа она, Настя, с арбузным поздним цветком на убранной уже бахче, на забытой огудине. В солнечный час, может, и опылит его пчела, такая же поздняя, безвременная; возникнет, может, в глубине цветка завязь, а все одно не избежать холодов: приморозится, отпадет завязь вместе с присохшей цветенью…

Вдова… А сколько на свете вдов! В одном Кореновском, считай, в каждой хате.

Ей, Настьке, все-таки лучше других. Командирша! Не абы какая. Из наипервых в районе. А мало. Ой мало этого. Да не это ж и надо, не от сладкой жизни оно, командирство.

Бабе, ей, конечно, не без интереса поверховодить: характер бабий требует показаться на людях. А дома ей бы — той командирше — хоть минуту в год слабой побыть, младшей, чем ее дети. Слушать слова: «Милая ты», «Лапушка ты». Ей бы руку мужа на груди ночью…

Настасья подержала на изморозной стене ладони, прижала к лицу, чтоб остыло. Пора уже переодеваться да в клуб, на выплату.

Глава шестая

Глава шестая

1

Клубные полы еще накануне были вымыты, над сценой выведено: «Социализм — это учет».

Теперь по отскобленным полам шаркали хуторяне, принаряженные и по случаю выплаты, и по случаю Международного женского дня. Посмеиваясь, взвинченно пошучивая, они поглядывали на сцену, где среди стола чернел банковский кожаный полупортфель-получемодан с деньгами. Люди, было успокоясь после отъезда инвентаризаторов, теша себя дурачьими думками, что выселение вдруг да как-нибудь отпадет, вроде бы забудется, глазели на сцену. Не забылось: на столе ясно виднелась «валюта», привезенная под охраной двух солдат и пожилого милицейского старшины с распушенными, расчесанными усами. Старшина прохаживался по залу, а скуластенькие солдаты-узбеки, совсем мальчонки, первого года службы, выполнив долг — сопровождение казны в пути следования, — сидели на первой скамье, продолжали гордо держать на груди, на всеобщее обозрение, автоматы.