Ивахненко смачно ляскал по гире, будто доказывая, что освоил здешнюю кормовую среду, что от сытости ему радостно взыгрывать.

Из его подмышек несло жеребятиной, запахи ударяли толчками в ритм движениям. Наконец задержал, бросил гирю — и она боднула лед, оставила вмятую чашу.

— Не вертается жинка? — повторил он и дружелюбно — мужчина мужчине — сказал: — Разве им душа нужна или твоя философия с теорьей? Им, милый сосед, случка нужна. — Он разминался, вздымая руки, открывая дремучую, банно распаренную волосню. — Я любую вткну сюда носом, жиману, чтоб аж затрещала, и безо всяких теорий. Они ж только это и любят, какие б ни интеллигентные.

Валентин растерялся. От растерянности деля с Ивахненко его улыбку, он произнес что-то вроде: «Будь здоров, я пошел». Но Ивахненко, со вкусом пошевеливая на вздохах плотными потными мускулами, заступил дорогу:

— Я до тебя, Егорыч, с реляцией… На завтрашней выплате получать мне собачьи слезы за мой сад. Заактирован-то он как бессортный… Для исправления требуется бумажка, что деревья у меня — элита «мичуринки». — По-свойски доверительно, совершенно открыто и весело он смотрел Валентину в глаза, балагурил: — Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек!.. Так под бумажкой требуются подписи сельсовета, правления, соседей. А ты, Валя, как бог, един в трех лицах: правленец, сельсоветчик, сосед.

Перехватив движение Голубова, быстро, ловко наступил на гирю:

— Не балуй.

— Т-ты… Мне? Мне предлагаешь, сволочь, писать, что у тебя элита «мичуринки», жульничать?..

— Промашку дал, — констатировал Ивахненко. — Думал, баш на баш. Ты мне, я тебе. Но ты, Валентин Егорович, насчет жинки не убивайся. Продолжай утешаться с молодыми колхозницами, что каждую ночь до тебя ходят? Только записывай на память процент комсомолок. Да ты чего нервничаешь? — удивился он, охлопывая подсыхающее тело, пригарцовывая на морозе. — Что ж я, сразу двинусь до Черненковой в партбюро? Или, не подождав и дней двух, поеду в район? Поехать — так ты выговорком, даже с занесением в учетную, разве отделаешься?..

Завтрашнюю выплату наметили в клубе, собирали актив, вывесили лозунги, еще раз прошли по дворам, оповещая жителей, а вечером толкнулся Валентин Егорович в кабинет Любы.

Несмотря на уйму проведенных предвыплатных дел, до сих пор дергало с утра щеку. Еще в обед составил на себя заявление партийному бюро, изложил свои дела по женской части. Писалось трудно. О чем было писать? Что он, когда прижали хвоста, раскаялся? Да не кается ни полграмма! Семьи он рушит, что ли? Или дев дрожащих обижает? Да разведенкам обида, когда их пальцем не тронешь. Вот где кровная обида. А вот что Ивахненко гирей не шмякнул — об этом жалеет!!!