— Не один, там два лебедя было, — авторитетно поправила Вера. — Председатель привез, когда вернулся с курсов усовершенствования. А потом одного украли.

— Если бы украли, сватья. Его съела Постолоая, знахарка, точно знаю!

Никанор быстро заморгал белесыми ресницами: разве дело в съеденной гусыне? Нет, он хочет рассказать, как нечистая сила мутит человеку разум в сумеречный час, когда поля теряются в дымке, а лебедь один-одинешенек белым призраком плавает посреди озера. Что творят с человеком эти сумерки, эти волны… Темнеет, уже не знаешь, на каком ты свете, куда тихо скользит это белое видение в ночи… А вон и Руца, моет ноги на берегу. Вдруг слышит:

«Эй, Руца! Смотри, лебедь на воде. Хорош, а? Прямо картинка, я не я буду — красота!»

Георге к берегу спустился — кому же еще быть? — ружьишко положил на землю.

«Все одна да одна, как этот лебедь, не скучно тебе, Руца? Когда замуж пойдешь?»

Руца будто не слышит: «Что сказал, баде?»

Георге погромче: «Говорю, не найдется у тебя корочки хлеба?»

«Что, бэдика, проголодался?»

«А ты поди сюда, иди, не бойся, давай накормим лебедя. Или хочешь, я его подстрелю?»

Шутит Георге. У кого поднимется рука выстрелить в лебедя, который бесшумно кружит по темной озерной глади? И Руца подошла поближе, а он, Георге: «Да ты садись, скажу что-то… Слыхала историю про дойную птицу?.. Она кормит грудью своих детенышей».

Руца присела, уперлась щекой о мокрые коленки: не хлебнул ли сторож лишку? И к чему завел разговор? Она ждет, пока подсохнут ноги, а Георге знай свое: «Есть у них крылья, спят они вниз головой и птенцов кормят молоком, фа. Гнезда не заводят, а детеныши вопьются в материнскую грудь да так и растут».

«Это сказка, да?» — удивляется Руца.

«Какие сказки… Они доятся в наказание, потому что посмели вкусить Христова тела».

Руца полушутя отмахнулась:

«Брось, баде, выдумки повторять! С каких пор птицы стали доиться?»

«Садись поближе и слушай, — говорит Георге. — С тех самых пор, как вкусили от юного, безгрешного тела Христова. Наш батюшка рассказывал, не помнишь? Забралась как-то в церковь мышь. А много ли там поживишься? Не амбар с зерном, недолго и лапки протянуть с голодухи. Рыскала, рыскала — кругом темень, одни стены да поп гнусавит. Унюхала наконец съестное, бросилась на еду, и попался еж кусочек просвиры. Ну, будь что будет, решила подкрепиться. Попы говорят, что просвира есть воплощение тела Христа на земле. Грызет себе мышка просвирку, а за спиной у нее крылья растут. Что такое, откуда? Неужели бог и наказывает за такой грех? Полетела, интересно же попробовать. А как взмыла под купол, тут ее господь окончательно проклял: «Ничтожество! Повелеваю тебе отныне летать только во тьме кромешной, детеныши в тебя вопьются и будут сосать на лету, а при свете дня станешь висеть вниз головой, как сухой лист на паутинке!..»