«Ой, баде, страшно как, не надо дальше, ночью спать не буду». — «Да ты пугливая, Руца! Знаешь, мальчишкой я думал — все, что летает, можно есть. Поймал как-то птичку, хотел пожарить на угольях, а она оказалась… Угадай-ка, что я поймал».

Тут Георге поймал саму Руцу за талию, а та нет чтобы смолчать: «Поймал воробышка», — сказала ласково.

«Так и я подумал, Руца… Э-э, да ты замерзла совсем, детка, холодно тебе, да? Давай ближе, прижмись к баде, от пруда сыростью тянет… Так, говорю, и я подумал, что воробей, гляжу, а в кулачке у меня птица с выменем, фа!» — и обнял ее крепко-крепко.

Отпрянула Руца, смутилась: «Думай, что говоришь, баде, и рукам воли не давай!»

А Георге смеется, перекрестился раз, другой: «Стой, глупая, не трону, куда вскочила? Ты что, первый день на свете живешь? Ведь летучая мышь — это дойная птица! Я летучую мышь поймал. А старуха Постолоая мастерила из них крючки, цеплять чужую любовь, милочка. Тогда за одну мышку она давала сто лей, целый клад для пацана. Знаешь, зачем их покупала Постолоая? Поворожит над косточкой от крылышка, и какой-нибудь парень, считай, пропал — потеряет голову, тоска погонит за любимой. А есть еще дужка — это для брошенки, чтобы вернуть неверного. Пошепчет Постолоая, и готово, присушит сердце заново, будто вытянет кошкой со дна колодца оброненное ведро…»

Бостан перевел дух, будто за ним погоня мчалась. Остальные слушали его и соглашались: мэй, попробуй уберегись от таких заговоров, наворожат на тебя и поминай как звали. А это летучее чудо-юдо… Убогая тварь, церковная мышь соблазнилась, отгрызла кусочек святой просвиры, несчастная, и заработала крылья, уж не ангельские, конечно, а кости пошли на колдовство.

Никанор продолжал:

— Я тогда как раз торчал в камышах, хотел свои верши перенести, а то, понимаешь, помощник выискался, рыбку таскать. Ну, затаился, дай-ка, думаю, погляжу, не Георге ли повадился со скуки. Сижу, значит… какая там рыба, вон парочка на берегу, Георге с Руцей… Послушал эту его байку, и что-то отпала охота место менять — сам я стал на сову-полуночницу похож. Они молчат, и я помалкиваю. А одинокий лебедь плывет по воде… и тишина, как на том свете. То болтали, как на футболе, а тут будто языки проглотили. Думаю: что они, черти, делают? Слышу, Руца шепчет:

«Баде Георге, страшно мне… Ты это нарочно придумал? Я теперь буду бояться запирать склад: вдруг летучая мышь набросится? Знаешь, сколько их там, над фермой? Один раз прямо в волосах запуталась. Так я закричала, думала, с ума сойду со страху».

«Ну, что ты дрожишь, маленькая? Она помочь хотела, Руца, давалась в руки».