Перед свежей могилой начнут плакальщицы рвать на себе волосы, метаться и причитать: «Встань, ненаглядная, встань, подними головушку, ах, да обопрись на локоток, бабушка Зиновия. Глазоньки открой да посмотри, как мы здесь собрались, провожать тебя пришли! Встань, родимая, оглянись! Ах, зачем так рано, лебедушка, улетела да нас покинула? И как жить теперь сиротам бесприютным!.. И словечка-то не услышим, и совета у нее не спросим…»

Ничего, путь поплачут, причет душу очистит, горе облегчит. А по дороге на погост они же, плакуши, станут раздавать родичам нажитое тобою добро, на помин души. Бережно свернула младшая золовка твою рубашку, ни разу не надеванную, и пролилась слеза… И опять все бредут за тобой, вот остановились у поворота, отдали двоюродной сестре племянниковой жены… отдали твою любимую плюшевую кацавейку с лисьей оторочкой… На поминках раздадут ковры домотканые, половики, стол и стулья, платки и новые тапочки; ты ведь нарочно их приберегла — пусть носит добрый человек и вспоминает: от бабки Зиновии Скарлат достались, царство ей небесное…

А в районной газете чернеет жирная рамка: «На рассвете девятнадцатого ноября перестало биться сердце Зиновии Скарлат — замечательной матери, прекрасной бабушки и прабабушки, человека высоких моральных и душевных качеств. С бесконечной болью скорбят, принося ей последние поклоны и смиренное почтение, дочери Вера Бостан и Василица Отроколу, сестра Тудосия Бутнару, внук Тудор Отроколу, и внуки, и племянники…» — сверху донизу колонка пестрит родственниками…

…Одним словом, бабушка жениха давно, как шутит Тудор, растет в землю, и те пустяковины, о которых судачат за столом — зарплата учителей и пожарников, выставочные боровы-экспонаты, передовые свинари с тыквами, грамоты, награды и премии — для нее, старухи, это прошлогодний снег… Все испробовала, все миновало, осталась одна забота — закатить погребение под стать хорошей свадьбе.

Спокойнее умирать, когда знаешь, что за тобой присмотрят надежные люди. А старушке тревожно: обретет ли душа пристанище за небесными вратами?

— Позвольте, мама, — промямлил Никанор, не зная, с чего начать. — Вы говорите, встарь хоронили иначе… Я разве против? Вот думаю о Кручяну, почему его не хоронят? Все зависит от властей…

— При чем тут власти? — перебила Зиновия. — Сам виноват, безбожник, нельзя его нести на христианское кладбище! Не по-людски помер, не покорился судьбе, не склонил головы перед жизнью, не простился ни с кем.

Вот те раз, чем ей насолил Кручяну и где его хоронить прикажет?

— А потому что самоубивец! — отрезала бабка. — Надо закопать на меже, между нашими полями и соседскими.