— Да простит меня бог, — старушка вздохнула. — Недолго осталось, скоро и мой черед собираться на небесную свадьбу. А что Георге, активист был или нет?

Потеряла покой Зиновия, когда услышала, что Кручяну станет сторожем душ на кладбище. Она-то твердо знает: по ту сторону могилы другая жизнь ждет. Там увидишь Иуду, скажешь «здрасьте» Люциферу и Николе-угоднику… Пока в сторожах был бухгалтер Костэкел, Зиновия не тужила, но теперь его сменит Георге и хоронить станут по-новому… Хоть и моложе бабки Кручяну, а господь его раньше прибрал. Молодой, да в активистах-атеистах ходил — тут и гадать нечего, понесут его на кладбище с музыкой!

— От костлявой не укроешься… — проворчала старушка, не дождавшись ответа. — Только вижу я, церковь на замке, попы курить стали, в божьем храме играет электрическое радио. И провожают человека в последний путь под «трали-вали»…

Вот отчего испереживалась Зиновия… Испокон веков трудился в поте лица крестьянин, созданный богом из немой глины, и так же молча уходил в глину, обращаясь в прах земной. Музыка для него — это танец и веселье, визги и прыжки, гулянье и радость. Каково ей думать, старушке восьми десятков от роду, что рядом с гробом на все лады будет дудеть духовой оркестр?

Когда человек покидает землю, утрату должны прочувствовать и близкие и незнакомые. Так от века заведено: мучились родами, терзались люди в земной своей юдоли, страдали от смертных мук, никто в селе раньше не осмелился бы подняться на кладбище в компании музыкантов. Все равно что цыганский табор вместо священника! Георге молод, ему море по колено — Зиновия готова руку дать на отсечение, заиграет для него на кладбище музыка. Тогда и бабушку, горе ей, под марши понесут, ведь Георге узаконит новый обычай… А ей хотелось сказать: дорогие, внук мой свадьбу затеял, так прошу, пока мы вместе, давайте поговорим и о моей «свадьбе», небесной. Хочу уйти привычно, по старинке, хотя бы как покойный Костэкел…

Со свадьбой молодых проще управиться — было бы еды-питья вдоволь да музыка погромче играла, тогда и веселье пойдет напропалую. Другое дело затея Зиновии — чтобы толковали о ее похоронах во всей округе. Нашей бабушке лестно, если село от мала до велика без приглашений пойдет за гробом, и хорошо бы, чтоб не просто шли — стонали, слезами обливались, причитали жалостно. Кто не плачет, пусть исполнится важностью, какая видна на лице невесты, и достоинством, печалью светлой: «Прощай, мама Зиновия, навеки прощай, родимая. Простите ей, сельчане, дорогие…» Мужчины же будут ступать гордо и торжественно, по-жениховски.