А она мне ладошку на лицо, губы прикрыла — теплая такая ладонь: «И не говори! Импортный костюм, финский, совсем новый. От него и туфли остались, лаковые, пепельного цвета, и три галстука, тебе пойдет… Ах, как я его любила! А!..» — И опять головой мне на грудь, слезы в три ручья.

Тьфу ты, думаю, от радости плачет или с горя? Совсем с толку сбила.

«Ладно, говорю, садись, некогда мне!» — И почти силком ее в кабину. Ну и цыпочка, не каждый день на такую наскочишь. Едем потихоньку, спрашиваю, кем работает.

«Фельдшером».

«Образованная женщина, — говорю, — и верите в бабьи сказки, что ваш муж на том свете будет носить финский костюм, если я его нацеплю?»

«Ни во что я не верю», — отвечает.

«Тогда с чего вдруг костюмами швыряетесь?»

«А захотелось, и все! У меня, если хочешь знать, принцип! И даже теория по этому поводу. Умер муж? Умер, не вернешь. Зачем же самой убиваться? Я еще молодая, надо его забыть поскорее, а вещи лезут на глаза, напоминают. Как было с двумя другими мужьями? Только похоронила — сразу ликвидировала… Ну, пораздавала их вещи, все до единой. С одним условием: чтобы тот, кому они достанутся, был похож на умершего. Потому что женщина — не кладбище любви, а ее дубрава…»

Притормозил я и говорю: «Мадам, так я похож на твоего покойничка? Лихо расправляешься, детка. Раз-два и забыла про срубленные деревья, дубрава ты моя зеленая. Вали-ка дальше пешочком, проветрись».

Она опять закудахтала и в шею вцепилась: «Ах, не прогоняйте! Пожалейте, вокруг ни души! Солнце заходит, что мне делать?»

«Мотай отсюда живо, — говорю, — а то сам вышибу…»

Жених замахнулся кулаком, чуть по столу не шарахнул. Откинул со лба прядь волос:

— Знаете, так гадко стало, даже страшно, честное слово. Ф-фу, аж сейчас муторно, как вспомню. И тогда гнал ее, ругался, а по коже мороз — бр-р-р… «Сама носи их костюмы, — кричу, — носи их рубашки и шляпы, чтоб тебе провалиться! Пусть торчат перед глазами твои покойники! Вздумала меня живьем в землю вогнать, ведьма чертова?»

Будущая теща затаила дыхание: «Молодец, умеет за себя постоять… И не такое встретишь, когда колесишь по дорогам. И чего плакала моя дура — такого орла подцепила!»

Остальные, потупившись, поерзали на лавке и притихли: крутой нрав у Тудора… Жестокость под стать временам фараоновым или японскому харакири…

Хозяйка дома торжественно осенила себя крестным знамением и промолвила:

— Да простит его бог! — Она будто в свидетели вызвалась, подтвердить невиновность сына: — Приехал тогда Тудораш бледный весь, дрожит осиновым листом, не в себе парень. Рассказал мне, как в историю попал на дороге, а я говорю: «Успокойся, мальчик мой, разные люди, каждый под свою гребенку стрижен. Трех мужей схоронить в тридцать лет — каково? Горемыка она, от тоски чудит. Может, тебе ее судьба послала в испытание…»