— Да, Василица, если смотреть со стороны, через телевизор или из окна такси, то что такое бог? — подхватил Никанор. — Рисунок, борода на иконе, верно? А деревцо видишь простой жердиной, но если ты крестьянский сын и ненароком сломал дерево, то сядешь на жердину верхом и поскачешь: «Мой жеребец уголья жует, а не овес!» Вот в чем разница между тобой, Тудор-пожарник, между тестем твоим, всеми нами — и Георге. Оседлал он эту свою тычку, и понесло его: «Товарищи! Выходит, эта тычка уже не наша, не колхозное достояние. Считайте, она по-прежнему помещичья, раз валяется посреди дороги, ведущей из долины Чакира».

Бросил нам такое обвинение — скандал! Видим, надо его унять, а как? Попробуй останови, если Кручяну закусил удила: «Товарищи, прошу учесть, кто посадил живую изгородь из акации. Сажали мы все вместе. Но когда это было? После того, как мы, опять же сообща, сожгли дощатый забор вокруг барского дома, того самого дома, в котором мы теперь штаны протираем на собраниях. Забор был двухметровый, построенный еще при старом Булубане. Подожгли мы его, когда революция прокатилась по России, а чтобы ей веселей было и светлей, вдогонку пускали красного петуха. Вслед за забором вспыхнул скотный двор, пришлось жарко быкам да телкам. Это мне доподлинно известно от старшего брата Андона. Когда директор школы стал изучать на кружке истории прошлое села Бычий Глаз, брат выступал там как участник событий. Заодно с братом тогда, в восемнадцатом, отличились Андроник Василий, Скутару Гавриил, Кручяну Алексей и еще кто-то из наших — причем они были в союзе с Григорием Иванычем Котовским! Готовились объявить Бессарабию республикой. Но тут нагрянул Фердинанд Первый, а с его войсками заявился и молодой Булубан, — представьте, летел на фердинандовом самолете.

«Кто поджег забор вокруг сада и нашего дома? — допытывался он. — Вы, дорогие, вы, отцовские рупташи[18]. Не любили вы отца, допускаю. Даже понимаю вас: из мести подпалили или вздумали под шумок наделы оттягать. Так вот, дорогие соотечественники, хотите услышать приятную новость? Заявляю: отныне это ваша земля! Дарю!.. Можете владеть ею свободно, ибо заждались, замечтались о землице. То ли еще будет, друзья мои, ведь вместе с землей вы обретаете свободу: уже я-то знаю, поверьте, — треть жизни провожу в воздухе, в поднебесье. Не прошло даром ученье в Париже, там и летать начал, и свободу познал: мать всех свобод и революций — благословенная Франция! Только поспешили вы с забором, земляки, не подумали, что будет с садом и цветочными клумбами, да еще с моей престарелой бабушкой. А она, божий одуванчик, в ладони захлопала, увидев вокруг нашей усадьбы зарево. «Ах, — говорит, — какой фейерверк!.. Ах, какое изысканное празднество в нашу честь! Даже тетя Агриппина, фрейлина петербургского двора, такого сроду не видывала…» Потом, правда, заплакала…