— Да… Хитер был молодой Лучиан, надул, стервец, наших родителей. Дескать, сам не буду жить в Бычьем Глазе, только бабка просит навещать изредка, пока жива, узнавать, не стал ли являться в ее снах дед Лучиана, не зовет ли за собой, как позвал когда-то в Петербург, где служил при Монетном Дворе.

«Старушка качала меня на коленях, когда читала перед сном «Отче наш», — сказал Лучиан. — Пробьет час, проводим ее вместе туда, на гору, дед давно ждет не дождется. Не только дед, и другие из рода Булубанов. У каждого были свои слабости, и я не без них. Тянет меня покорять пространство, но не ведает никто, что из этого выйдет. Поэтому не бойтесь, земляки, если я и появлюсь здесь когда-нибудь, то буду кружить над селом, как аист. Не для того, чтобы свить себе гнездышко, нет, просто пригонит тоска по этой живой изгороди… Кстати, здесь я познал впервые радость неба, поднял ввысь картонного змея с рыжим лошадиным хвостом. Без этого упоения никогда не взмыл бы в синее пространство, чтобы оглядеть сверху подлунное творение. Моим змеем восторгались — дети орали и крестились старушки: пошла по небу комета, а может, китайский дракон с огненным языком хочет лизнуть их камышовые крыши! Тогда-то и посетила меня мечта — летать».

Никанор привстал опять и на сей раз распустил ремень немного, словно одолел противника, уложил его на землю.

— Продувная бестия был Лучиан… Чуял, что кончаются их деньги, Советская власть всех сметет.

— Ой-ой, стойте! — У Ферапонта кадык забегал, как подшипниковый шарик. — Сват Никанор, вы говорите, что молодой Булубан сказывал про творение?.. Ой, знаете, какого страха я от него натерпелся? Как начнет кружиться над селом, у меня ноги тряслись, как в лихорадке. Прямо над нашим домом опускался, чтобы сбросить письмо своей бабушке с самолета. Я слышу — гур-гур-гур — и зубы клацают, как от мороза, а он ревет и кружит, стрижет кругами воздух над садом, как стервятник над квочкой. И бух! — посреди двора огромный булыжник. А к нему привязан листочек: «Ночью будут заморозки, жгите листья и мусор в саду, чтобы деревья не замерзли, а то пропадут к чертям ваши персики и яблони». Так и было написано, мать моя рассказывала: она была прачкой у бабки Булубанихи…

— Ха-ха! — засмеялся Никанор. — Видел его в сорок четвертом: Лучиан обратился в змея-горыныча, только лошадиный хвост был не рыжим, а вороным, — летел без седла и уздечки, гикая, лупил по этому хвосту, и несся прямехонько к Пруту. Русские уже взяли Бельцы и подходили к железной дороге на Яссы, а молодой Булубан услышал «Катюшу» на гармошке и решил встретить их в образе дракона. Не такой уже молодой он тогда был… Напился пьяным… Ну, видит, идет с водопоя наш племенной жеребец, из коммуны, и рассуждает: что страшнее, в самолете лететь по воздуху или нестись на неоседланном жеребце по грешной земле? Корчмарь наш ему говорит: «Так один черт!»