Падаешь, как подстреленная, пред ликом богородицы: «Грешна я, батюшка, убила дитя в своей плоти, во сне по ночам стало являться! Исповедуйте, причастите, снимите с души грех убивицы!»

Прибегу домой — и снова ниц перед иконами: «Всевышний, боже всесильный, пронзи меня, покарай, пусть ослепну я, если еще буду греховодить. Научи сохранить чистоту для тебя, господи, прости за слабости мои. Сжалься, надели меня верой и добродетелью…»

Является муженек домой… «Нет, не сдамся!» — говорю себе, и денек-другой, а то и неделю, бывает, выстоишь. Да и мой то в поле, то на току, или на сенокос ушлют. Но вот придет помыться да сменить белье, я на колени перед иконами, а он с разгону: «Хватит бормотать, пошли в ту комнату, быстро! Ты что, в секту записалась?»

Побежишь, спрячешься в стогу или в летней кухне. А Санду встанет, разозлится, да еще пристукнет, как отыщет. Потом утешит… И вот вам опять грех. О, господи, теперь-то какое бабам счастье привалило!..

Лицо Зиновии разрумянилось, словно огромная цыганская серьга невесть что нашептала ей на ухо.

— Пошла я недели две назад в магазин, того-сего купить. У двоюродной сестры там внучка, Хрисуца, продавщицей работает…

Хозяйка дома, Василица, сидела понуро, уставившись в пол, будто совестно было глаза на людей поднять. Мать ведь не только себе покоя не давала молитвами. Сколько раз, еще когда был жив покойный отец Тудора, приходила мать к ней под вечер: «Что, опять твой волю взял? Смотри, дочка, не плодись, как блоха. Видела его в корчме, буду у тебя ночевать… Что-то спину ломит, поставь-ка банки или настойкой разотри…» Натрет Василица ее, уложит. Нет, матери мало: «Ложись и ты со мной! А придет твой бугай…» И что же? Один раз пришел — с банками на спине бежала, спасалась теща!

— …Ну, захожу в магазин, смотрю, у прилавка какая-то дамочка. Сумочка-ридикюль, как у фрейлины, бабки Булубанихи. Подбоченилась, на голове бухарская шаль, бахрома до земли, и по черному полю пионы красные, огромные, как монастырские арбузы. Сотню за такую шаль не пожалеешь! Говорю Хрисуце: «Послушай, детка, у нас что, новая врачиха?»

«Тихо, говорит, мама Зиновия, тихо, сейчас упадете…» — А сама делом занимается, торгует и мне моргает: мол, подожди немного.

Вокруг пионов уже роем шоферы, из тех, что на свеклу прислали, — как зеленые мухи, вьются без стыда. К их компании еще две дамочки присуседились, будто та мадама им подружка. Народу полно, да я заупрямилась, думаю — не уйду, посмотрю, как в кино, чем кончится. А шоферы из себя выходят, дрожат, как бахрома, вокруг мадамы.