— Ой, Тудор! — заплакала Диана. — Ты, наверно, лишнего выпил… только не ругайся с моими, пожалуйста. Дай водички…

— Держи, — сунул ей свечи и воск, — принесу воды. Нет, лучше пойдем в летнюю кухню. Я им покажу! Чтобы эти допотопные деды устраивали мою судьбу?.. Умойся, пойдем в дом, все узнаем. Нет, скажи — какое им дело до тебя? Пусть с меня спрашивают, разве я от ребенка отказываюсь?

Он потянул ее за руку, как нашкодившую девчонку. А слезы, эти глупые слезы бегут себе и бегут, смывают со щек пудру и краску с ресниц, подкрашенные губки кривятся, дрожат…

— Подожди! — Она вырвала руку. — Дай хоть в себя приду.

Тудор направился в летнюю кухню за водой. Диана порылась в сумочке: куда девать свечи? — плюх их туда… Достала пудреницу. «Ох, когда это кончится, — вздохнула она и вдруг рассердилась на себя: — Да чего я маюсь, спрашивается? Он же меня не бросил. Развела дурацкую сырость! Родители ждут, в этом доме к нам с дорогой душой, и все у нас ладненько».

— Идем, сейчас, мама, она только умоется. — Тудор на ходу приврал: — Ехала в кузове, вся в пыли…

На крыльцо вышла мать Тудора — не удержала ее Зиновия в комнате.

— Поди принеси чистый рушник, — велела сыну, — из комода достань, в каса маре.

Из открытой двери доносился голос бабушки:

— Что она знает, нынешняя молодежь? Тряпки нацепят подороже, нос задерут да виснут друг у дружки на шее, как утопленники.

Мара слушала, поддакивала — ничего другого не оставалось, но в душе злилась: «У, старая карга! Дескать, нашей впору утопиться, легкомысленная. Я ей скажу: «Где вы видели, сватья Зиновия, чтоб учительница с высшим образованием висела на шее у пожарника? Она у нас ученая, для первых-четвертых классов!..»

Зиновия сама поняла, что перегнула палку, пожурила и внука для справедливости.

— Неразумное дитя у нас Тудор. Почему у меня душа болит? Не пойму, где они хотят жить, как гнездо совьют, на них ведь у нас вся надежда. Придет, сватья, наш черед уйти из мира, а кто проводит? Кто могилку цветком украсит, обовьет плющом, кто, если не своя кровиночка? Выйдет внук или правнук на дорогу в день поминальный, остановит прохожего: «Выпейте, добрый человек, закусите за упокой души отца и матери моей». Так и будет помнить тот, кого ты в пеленках качал…

Зиновия провела по лицу ладонями, словно умылась, из-под платка выбилась прядь темно-каштановых волос, без единой седой ниточки, мелькнула золотая серьга.

«Неужели то старое золото, от цыганки Рады? — поразилась мать невесты. — За восемьдесят старухе, одним глазом, как говорится, в небеса… а серьги! И эти розовые бусы… те самые, огромные! Еще девчонками на них глазели: «Смотрите, идет от колодца Зиновия, женушка Александру Скарлата!»