И вот Патику торчит в больнице, в маленьком флигеле, отданном колхозным правлением под роддом, в той самой комнатушке, где когда-то вертелась перед зеркалом смазливая попадья, наводя красоту перед обедней. Притащился дед ни свет ни заря, через заслоны-карантины пробился, сына повидать, а жена что? Жена отворотилась к стене и глаза трет кулачком. Сидит Кирпидин, нахохлившись, у Рарицыной кровати, недоумевает, с чего она сырость развела. Другая бы гордилась: вон мужик у меня, с утра пораньше прибежал, на сына порадоваться! И имя мальчишке есть, Николай, в честь деда покойного… Николай Спиридонович, чем плохо? А она, глупая, плачет.

В черном дверном проеме мелькнул белый халат.

— Ага, вы еще здесь?! — всплеснула руками медсестра. — Обход начался, вы в своем уме? Ну погодите… — и изо всех сил хлопнула дверью: сейчас приведет кого-нибудь из врачей, пусть вытолкают взашей настырного старикашку, который нахально врывается и плетет всякие бредни о «чертовом копыте», попадье и зэках.

— Ты бы разрешения спросил… — тихо сказала Рарица.

Дед Скридонаш к медичке даже головы не повернул, озабоченно поправил подушку:

— Крепко болит? Что с тобой, Рарица, скажи.

Рарица притихла, но не повернулась, стала лицо вытирать — долго-долго терла щеки смятой простыней.

Мош Скридон недоуменно поглядывал по сторонам: как это они устроены, женщины — раз-два, и глаза на мокром месте. По молодости девушки не жаловали, не баловали его вниманием, а если подстроит Скридон какую-нибудь злую штучку — только фыркнут и мимо пройдут. Без штучек с ними нельзя, говорил себе Патику: парень же ты, не чурбан с глазами. Ну, невидный, нескладный, так не всем быть со звездой во лбу! Или невелика радость знаться с батраком Василия Глистуна, вот и обходят его третьей дорогой? Не знал Патику, что нутром чуяли женщины какую-то гадливость, гнушались им и сторонились, как нечистого мелкого животного с дурным запашком. Есть в роду людском такие отверженные — всем они нелюбы и постылы…

Когда не везло в делах сердечных, Скридон утешался попросту: «Все у девок шиворот-навыворот, точно враг я им! Вымотают душу, а сами смотрят на тебя, как на квелый огурец…»

Вот и сейчас, снова здорово — добром спросил у Рарицы: «Что стряслось, жинка? Негоже столько слез лить, молоко пропадет». А она… Словца из нее не выудишь, глядит из-под одеяла влажными глазами, как разрешившаяся корова, у которой теленок не дышит. Годы ли свое берут? Под сорок Рарице, повеяло на нее тоской надвигающейся старости. Смотрит на мужа: сидит он, дуется, росточком со скалку — пенсию пора получать, не по роддомам околачиваться. Ох ты, господи, кто будет растить малыша, кто его на ноги поставит?..