— Что уставились? Спрашиваю, кто главный, потому что у меня рабочее время и иду из правления. К вам иностранная делегация. Плохо слышите? Представьте себе, приехали американские капиталисты по обмену опытом с вашей больницей.

Белоснежный халат с авторитетным голосом, готовый выставить на улицу нарушителя, юркнул за дверь, а свита его зашепталась, зашевелилась, словно на белой гусыне перья затопорщились.

Заглянула в палату тетушка Авдотья Булбук, санитаркой в больнице с первого дня работает. В халате нараспашку поверх пестрой фуфайки похожа Авдотья на белобокую сороку:

— Что, Скридонаш, что? Как говоришь, мериканцы едут?

— Эге, Докия, память у тебя дырявая… Сын нашего попа куда сбежал, забыла? По радио передавали, такие шахер-махеры в Америке крутит! Привез сюда свою ораву, а сам под именем гражданина Эйзенхауэра.

Кирпидин заморгал круглыми лисьими глазками: кажется, клюнуло… Эти халаты-практиканты, вместо того, чтобы, засучив рукава, вышвырнуть его, как дохлую ворону, застыли на пороге, очумев от неожиданности: не хватало в сельской больнице американца Эйзенхауэра. Зато Авизуха, видавший виды старый лис, помахивал облезлым хвостом, глядя, как сороки на опушке попались в силки — пообедает он на славу!

«Зарубите на носу, кто такой Кирпидин, дядька Клещ — Авизуха — копытце сатаны! Шапки долой, сопляки, я вам не Леонтий Китаног, по селу мотаться с простыней на дурной башке. Я — отец, и не собираюсь кого-то упрашивать, когда хочу навестить своего сына и его мать!»

— Откуда вам известно, товарищ? Кто послал, с чего вы взяли?

У дежурного врача наконец прорезался голос, его свита очнулась, заволновалась, зашушукалась.

— Так через полчаса оба председателя сюда прибудут, и колхозный, и из сельсовета. Им из района звонили, велели быть наготове, чтобы порядок везде и чисто… К вам не пробились по телефону, меня послали предупредить.

Белые халатики стали беспокойно себя одергивать, разглаживать — хорошо ли они накрахмалены и отутюжены? Надо по палатам пройти, с тумбочек лишнее поубирать, цветы в ординаторской полить…

Ох уж эти сельские больницы! Пусть не останется в них ни единого хворого человечка, только комнаты, гулкие и пустые, да стены, белой известью крашенные, как снежные крепости, и чтобы ни стона изнутри, ни кашля…

Что за колхозник пошел: кашляют-надрываются, аж окна дребезжат, сморкаются в линялую полосатую пижаму, словно это изношенная портянка. Смотреть жалость берет — мостятся на железных койках с краешку, где сетка не проваливается, сидят, по-стариковски ссутулившись, с градусниками под мышкой, не шелохнутся, как безголосые птахи-подранки, как аисты, которым вовеки не видать солнечного берега нильского, теплых краев, где каждый год зимовали…