Посетитель уже кроет про себя трехэтажным ту минуту, когда дернула его нелегкая подойти к Кирпидину — душу вымотает старый хрыч, пока толку добьешься!

Наконец, сторож говорит:

— Что ж, это можно… Почему не помочь хорошему человеку? — и опускает очи долу. — Пишите заявление: гости, мол, едут, надо встретить честь по чести. Заявление мне отдадите. Какие продукты, сколько там чего — этого писать не надо, мы с завскладом обмозгуем, попрошу его, уважит. Заявление несите в конверте, деньжата не забудьте туда же, само собой. А председатель подпишет, не откажет… Знаем, на какой козе к нему подъехать, не сомневайтесь.

«Ну, уел тебя старик Кирпидин? В порошок стер, пустозвон ты этакий. Ты, может, и понятия не имеешь, что такое достоинство человеческое, а я за него киркой отмахал три года, и не жалею! Слава богу, что посадили, а то бы до смертоубийства дошло. Забыл небось, как гоготал ты на суде, — на хиханьки-хаханьки память короткая. А я помню… «Балда наш Скридон, вздумал плетью обух перешибить. Стал бы я за юбку цепляться? На́ тебе жену, агент, хоть три жены возьми, несчастный ты «уполминзаг», по одной за каждую фальшивую квитанцию, и любовницу забирай, ежели осилишь, только скости налоги на шерсть и яйца, на хлеб и мясо». Было дело… И теперь ты ко мне на поклон с пустяками: устрой, дед, петуха по знакомству…»

Да, если помните, в день показательного суда много было смеху.

— Подсудимый Патику, сядьте! — велел судья.

— Так я сижу, чего надо? — отвечал Спиридон.

— Встаньте, подсудимый, когда с вами говорит прокурор!

— Да я стою, граждане товарищи, разуйте глаза!

— Выйдите из-за парты, вас не видно.

И он выходил, неуклюжий коротыш, стоял перед залом, смешной, кудлатый замухрышка, и в тот же апрельский вечер сорок восьмого отправили его в места отдаленные на четыре с половиной года на перевоспитание. Ему, Кирпидину, перевоспитываться — за то, что жена кормила рябой курочкой агента по заготовкам, пока Скридон бороновал кукурузу в долине Хэрмэсэроая!

Он тогда и не понял сразу, к чему дело клонится. Встал из-за стола какой-то хмырь-умник и давай защищать его от прокуроровых нападок.

— Послушай, кто это? — тихонько спросил он милиционера.

После перерыва по случаю «малой нужды» подсудимого в зале по-прежнему яблоку негде было упасть. А Скридон, протолкавшись на улицу с милиционером за спиной, ничего иного не сделал, как выпустил из утробы распиравший изнутри дурной воздух. Если закипала в нем слепая, бессильная ярость, не мог с собой совладать, как в юности на хоре, получив щелчок по носу от дурнушки: «Пошел вон, урод!» Пожаловался даже молодому сержантику: