Не умела она таиться. Секреты и недомолвки точно грузом ложились на плечи, хотелось поскорее скинуть эту тяжесть, а то и жизнь не в жизнь. Сызмальства и от Нади не было тайн. «Когда расскажу тебе все-все, легче становится, леля, — смущенно говорила Рарица. — Знаешь, если что-то надо скрывать, то кажется, будто меня в темный погреб посадили или в яму какую…» Лучше уж открыться, признаться — не тыкаться впотьмах, а зажечь пучок соломы или лучинку, пусть освещает все без прикрас, даже самое неприглядное.

В одну из тех теплых ночей, когда она привыкала к новому мужу и вздохами, смешками и намеками признавалась, что Скридон куда больше ей люб, чем тот, первый, — тогда-то и услышал Кирпидин от самой Рарицы правдивую историю про лихого Бобу. Ой, Бобу, отчаянная голова, не может забыть Рара разбойника отпетого, не идет из сердца прочь!.. Сколько боли вытерпела, позора, всю жизнь искалечил — как забудешь его, дьявола? Плакала, когда от Пантюшиного колодца брела обратно, но не оттого плакала, что силой взял ее Бобу, — нет, от страха, как сестре на глаза покажется. И еще испугалась, увидев издали чучело с зелеными патлами. Горько стало, что и сестру повстречал Бобу, — не только ей, Рарице, достались его ласки…

— Ей-богу, Спиридон, славный был этот Бобу. На лицо-то некрасивый, рябой, но такой добрый, взял меня на руки, как девчонку, и так говорил ласково… Спросил, не страшно? Нет, говорю, я тебя не боюсь. А он смеется: «Вижу, храбрая, ну и молодчина! Зачем бояться? Он плохого не сделает…» — и понес на руках за опушку, в лес, а потом уже, после всего, спрашивает: «Хочешь со мной остаться?» Тут я испугалась, а он: «Ну, не надо, если боишься, не надо». И еще спросил: «Полоть пришли, говоришь? Ступай тогда к сестре, работайте. Скажи только, там, в селе у нас, что новенького слышно? Совсем я в лесу одичал, Рарица, да обратной дороги нет…»

— Знаете, товарищ доктор… Николай Дмитриевич, прошу… — Рарица шмыгала носом, натянув до подбородка одеяло. — Можно вас на минутку? Ох, сделайте что-нибудь, помогите…

Похоже, она опять решилась зажечь свою лучинку в темном погребе. Облокотилась о подушку, села на кровати, стала подтыкать одеяло с боков, укрываться, словно в лютый мороз собиралась ехать в санях, запряженных парой волов, к подружке в другое село, гуртом кукурузу лущить.

Врач стоял посреди палаты и, раздражаясь, ждал, пока Рарица по-старушечьи управится с одеялом. Ни слова не говоря, принес из коридора расхлябанный стул с отломанной спинкой, подсел к кровати. Рарица молчала, и он торопливо спросил: